Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

меня, как смерть Николиньки, нет, в гораздо большей степени, проявление Бога, привлечение к Нему. <…> Соня не может так смотреть на это. Для нее боль, почти физическая — разрыва, скрывает духовную важность события. <…> Не может ясно понять, почувствовать, что одно из двух: или смерть, висящая над всеми нами, властна над нами и может разлучать нас и лишать нас блага любви, или смерти нет, а есть ряд изменений, совершающихся со всеми нами, в числе которых одно из самых значительных есть смерть… <…> Я чувствую себя очень физически слабым, ничего не могу писать.

<…> Смерть детей с объективной точки зрения: Природа пробует давать лучших и, видя, что мир еще не готов для них, берет их назад. Но пробовать она должна, чтобы идти вперед. Это запрос. Как ласточки, прилетающие слишком рано, замерзают. Но им все-таки надо прилетать. Так Ваничка» (53, 10–12).

12 марта 1895 г. в Дневнике Толстого появилась трагическая запись, которая запечатлела душу любящего и страдающего отца в ее всечеловеческом обращении к каждому из живущих, в ее потребности неустанного служения ближним и дальним людям.

«6) Да, жить надо всегда так, как будто рядом в комнате умирает любимый ребенок. Он и умирает всегда. Всегда умираю и я. <…>» (53, 12).

Из Дневника Л. Н. Толстого. 1895 г.

12 марта. Продолжение:

«8) Несколько дней после смерти Ванички, когда во мне стала ослабевать любовь (то, что дал мне через Ваничкину жизнь и смерть Бог, никогда не уничтожится), я думал, что хорошо поддерживать в себе любовь тем, чтобы во всех людях видеть детей — представлять их себе такими, какими они были в 7 лет. Я могу делать это. И это хорошо» (53, 12).

18 марта. Москва

«За это время был старичок из Сибири, где он живет в пустыне. Я говорю: как же жить в пустыне, когда люди во тьме: не надо ставить свет под спуд. А он говорит: кто станет искать света, тот найдет. Т. е. дело не в том, чтобы светить, а в том, чтобы быть светлым» (53, 12).

Не светиться, а быть светлым, чтобы из тебя исходил этот свет, освещая дорогу жизни тебе и ближнему.

Только через три месяца после смерти сына Толстой смог возвратиться к художественному творчеству. 1895 год. Шла весна — лучшая пора года для его творческого вдохновения. Хотелось писать «художественное», но боль утраты постоянно давала о себе знать.

Софья Андреевна впала в отчаяние, и оно долго не покидало ее.

Мария Львовна родилась в 1871 г. 12 (24) февраля, в зимний день, а умерла поздней осенью 1906 года. Жизнь была короткой и трудной.

Она целиком разделяла идеи отца, служила ему верой и правдой, вплоть до вегетарианства. Несмотря на слабое здоровье, телесную хрупкость, активно участвовала в трудовой крестьянской жизни. Получив педагогическое образование, она создала собственную школу, в которой учились крестьянские дети и их родители. Вместе с врачом Душаном Маковицким в яснополянской усадьбе она открыла амбулаторию и врачевала всех, кто нуждался в медицинской помощи.

В 1891 г. при разделе имущества между членами семьи Маша отказалась от своей доли.

М. Л. Толстая. Рисунок И. Репина. 1891 г.

Маша была хорошо образована, знала несколько иностранных языков, переводила для отца философские тексты, помогала ему вести корреспонденцию, переписывала рукописи, часто для себя и по просьбе отца музицировала.

Она не отличалась физической красотой, но духовно по-настоящему была красива. Маша вышла замуж за князя Н. Л. Оболенского. Супруги любили друг друга, и оба стремились жить по идеям Толстого.

Маша была не только помощником, но и верным другом отца, его любимой дочерью. Он доверял ей самые сокровенные тайны, перед ней мог стоять на коленях и плакать. Ей всегда оказывал поддержку в трудные для нее минуты жизни, и она отвечала тем же. Если младшая дочь Саша была огонь и пламя, то Маша — элегия.

«27 ноября 1906. Я. П. 26 ноября 1906. Я. П.

Сейчас час ночи, скончалась Маша. Странное дело. Я не испытывал ни ужаса, ни страха, ни сознания совершающегося чего-то исключительного, ни даже жалости, горя. Я как будто считал нужным вызвать в себе особенное чувство умиления горя и вызывал его, но в глубине души я был более покоен, чем при поступке чужом — не говорю уже своем — нехорошем, не должном. Да, это событие в области телесной и потому безразличное. — Смотрел я все время на нее, как она умирала: удивительно спокойно. Для меня — она была раскрывающееся перед моим раскрыванием существо. Я следил за его раскрыванием, и оно радостно было мне. Но вот раскрывание это в доступной мне области (жизни) прекратилось, т. е. мне перестало быть видно это раскрывание; но то, что раскрывалось, то есть. „Где? Когда?“ это вопросы, относящиеся к процессу раскрывания здесь и не могущие быть отнесены к истинной, внепространственной и вневременной жизни» (55, 277–278).

29 ноября 1906. Я. П.

«Сейчас увезли, унесли хоронить. — Слава Богу, держусь в прежнем хорошем духе. С сыновьями сейчас легче» (55, 279).

1 декабря 1906. Я. П.

«Нет-нет и вспомню о Маше, но хорошими, умиленными слезами, не об ее потере для себя, а просто о торжественной, пережитой с нею минуте от любви к ней. Записать:

1) Как живо чувствую теперь, что основа, жизнь есть божественная частица, сознаваемая нами любовью. Насколько соскакивают животные страсти, отсыхает и спадает кора животности, настолько высвобождается оно, божеское начало — любовь, которая и есть и была и в детстве и в юности сущность жизни, прикрытая, преобразованная тогда страстями.

2) Если понял не одним умом, a всем внутренним опытом жизни, что жизнь, смысл, благо ее только в высвобождении заваленной, засоренной, затемненной духовной основы жизни; если понял и положил в этом жизнь, то чем же иным может представляться смерть, как только полным высвобождением этого духовного начала от того, что скрывает его — от ограничения плоти. И потому смерть должна бы быть не страшна, а желательна, как полное осуществление того, к чему шла вся жизнь. Мы всегда инстинктивно ждем, ищем, желаем будущего, торопим его пришествие. Смерть, правда, приходит чаще с страданиями и трудом перенесения их, но ничто хорошее не приходит, как роды (евангельское сравнение), без страданий. Но женщина, зная, что она рожает, не боится страданий и смело, радостно идет на них. Также должны и мы встречать смерть. И это не слова, а я верю в это» (55, 282–283).

Как бы Толстой ни успокаивал себя, он глубоко страдал и чувствовал еще