Фантазеры - Владимир Юрьевич Белов

Фугаска, заканчивая свою смертельную параболу, ударила в соседний пятиэтажный дом. Земля качнулась. Люди в бомбоубежище повалились друг на друга. Юра рванул мимо дежурного. По небу шарили прожекторы. С крыши Дома полярников била зенитная батарея.

В соседнем доме зиял проем чудовищной красной кирпичной арки. Три нижних этажа вырвало взрывом. Это было как театральная декорация — дом в разрезе. На третьем этаже на узенькой площадке прижалась спиной к стене женщина в белой ночной рубашке. Над ней раскачивался желтый обнаженный маятник огромных старинных часов.

Через несколько дней следующая бомба угодила в церковный двор, другая в бывшее немецкое консульство. Ходили слухи: немцы бомбят его специально, чтобы уничтожить секретные документы. Но дело было не только в этом. Улица Воровского была почти последним рубежом перед немецкими самолетами, рвавшимися к Кремлю.

На Доме полярников стояла зенитная батарея, с Никитского бульвара поднимались белые тела аэростатов заграждения.

Карта с красными флажками. Ее, как в дни Испании, повесил на стенку отец. Юрка все ждал и ждал: если не сегодня, то завтра флажки перейдут в наступление, и немцы стремительно покатятся назад, и там, в далеком Берлине, взметнется алый флаг пролетарской революции, и над миром прозвучит «Рот фронт!».

Когда рассказывали о бомбе, которая не взорвалась, то говорили, что в капсюле лежала записка: «Чем можем, тем поможем». Это, мол, немецкие коммунисты помогают нам. И Юрка не понимал, что первая длинная очередь, вытянувшаяся от керосиновой лавочки по Большой Молчановке, была предупреждением о долгой, тяжелой войне — войне на выдержку, войне на выносливость.

Вечером, выскочив из подъезда, Юрка увидел покатые крупы лошадей. Стреноженные кони уткнули морды в кирпичную стену, об нее обычно играли в штандер. Походная кухня. Только грузовик и тупые рыльца минометов, торчащие из-под брезента, напоминали о реальности прифронтового города.

Еще не понимая, откуда лошади, Юра услышал негромкий окрик:

— Доватор!

— Я. — И в следующее мгновение он прыгнул и, как маленький, уцепился за твердую шею лейтенанта Почеткова.

— Вот и встретились, малыш.

— А у вас шрам, — сказал Юрка и притих.

— Чего примолк, малыш? Сбегаешь в магазин?

Сунув в карман штанов две красные тридцатки, Юрка взял сразу в карьер и рванул на Арбат к гастроному. Кафельный пол, кафельные стены, будничное позвякивание касс и голоса продавцов и покупателей.

— Мальчик, рано вино покупать, — рассердилась продавщица.

— У нас во дворе кавалеристы, лейтенант просил.

Продавщица улыбнулась и протянула Юре лимон:

— Лимон от меня твоему лейтенанту.

Потом они сидели втроем: комэск Почетков, комвзвода Крендель и Юрка — хозяином дома. В темных толстых стеклах старинного буфета отражался несолидный хохол Почеткова, узкий профиль Кренделя, черный чуб падал ему на лоб.

Окинув взглядом окна, плотно затянутые шторами, младший лейтенант Крендель сказал:

— Чтобы окна светились.

— За после войны, — сказал Почетков, и они встали. Юрка метнулся к буфету, достал коробку довоенных вафель.

— Угомонись, Доватор, а то будет тебе от мамы.

— Что вы? Она у меня мировая. Только теперь все время на работе. И папа тоже.

Погашена лампа. Окна нараспашку. Август сорок первого года дышал тополиным настоем, запахом перегретого асфальта и птичьим пометом.

— Ты после лагеря Лену видел? — глухо спросил Почетков.

— Нет, но она звонила, телефон оставила, сказала, что уезжает на окопы.

— Где телефон, Доватор?

Почетков ушел в коридор и долго говорил по телефону с Лениной мамой. А Юрка заснул прямо на диване и уже не чувствовал, как его укладывали, не слышал громкого звонка и голоса запыхавшегося бойца: «Товарищ лейтенант, вам пакет». Во дворе зацокали копыта и взревел грузовик.

Утром, стоя в синих трусиках у окна, Юрий читал:

«Мировая мама, простите за беспорядок, нам пора. Ваш сын заснул, уложили как сумели. Он хороший парень. Если не возражаете, придем в гости после победы.

Командир эскадрона лейтенант Почетков.

Комвзвода мл. лейтенант Крендель.

Юрка, малыш! Спасибо за ужин. До свидания. Береги маму. Позвони Лене, она должна вернуться через месяц. Расскажи ей, как мы вечеряли. Зажигалка тебе на память. Дыши весело, люби флот, вспоминай конницу и нас тоже».

В конце листа летели кони и поверх профили лейтенанта Почеткова, младшего лейтенанта Кренделя, лица бойцов. Среди них Юрка узнал себя, только у него была не буденовка, а бескозырка.

На краю стола, поблескивая чернью и сталью, лежал небольшой пистолет. Юрка взял его в руки и прицелился в карту, туда, где коричневой кляксой, расползаясь в разные стороны, лежал фашизм, Юрка нажал на курок. Щелчок, и на конце пистолета заплясал узкий прозрачный огонек. Юрка глубоко вздохнул, и впервые с начала войны у него по щекам потекли слезы.

6

По квартире мечется соседка, взмахивая полными руками, повторяет: «Неужели сдадут? Неужели сдадут?» По щекам катятся крупные слезы. Радио сообщило: в одиннадцать часов будет передано правительственное сообщение.

Мать стоит у окна. Три рюкзака, выстроившись по росту, замерли у дверей — может быть, придется уходить пешком. Маленький Юркин, самый большой для папы. Но уже неделю отец круглые сутки на своем автозаводе. Мать смотрит на уцелевшую крышу дома номер восемь, на желтый параллелепипед Дома полярников, смотрит и ничего не говорит. Юрка не выдержал и улизнул из дому.

Город непривычно пуст. По улице Воровского, мимо аптеки, мимо булочной, мимо сапожной мастерской, Юрка вышел на Арбатскую площадь. На углу, у перехода к Художественному кинотеатру, круглые электрические часы. Минутная стрелка застыла перед очередным прыжком. Стрелка прыгнула, и Юрке показалось, что внутри часов маленький пастушонок щелкнул кнутом.

Мимо пролетела «эмка», набитая вещами и пассажирами, на крыше мачтой отчаянья покачивался фикус. Прошли люди с рюкзаками за плечами. Тяжеловоз процокал копытами посередине площади, повозка на высоких колесах мягко катилась по асфальту. Вожжи держала женщина в белом халате, за ее спиной сидели дети. Женщина, приподымая вожжи, просила:

— Но, но. Ну, пожалуйста, но…

Тяжеловоз, не прибавляя шагу, не обращая внимания на возницу, уходил к Гоголевскому бульвару.

Вдруг откуда-то из переулка на бешеной скорости вывернули два грузовика. В кузове люди в штатском. Разномастные пальто и куртки перехвачены военными портупеями, к портупеям пристегнуты деревянные кобуры маузеров и противотанковые гранаты. Люди стоят, положив руки на плечи друг другу, они словно врублены в кузова машин. Грузовики, чуть притормозив на повороте, ринулись по Арбату куда-то туда, к Киевскому вокзалу. И Юрка пошел посередине мостовой вслед за промелькнувшими машинами.

Асфальт сух, светит солнце. Стоит прохладная осень. День просторен и задумчив. В такие дни уроки в школе кажутся нелепыми, но школы не работали, и уроков не было.