Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

поэтому я не буду называть имени этой женщины. Санта-Кроче звал ее Шарлоттой. Когда я впервые увидел его любовницу, она была на шестом месяце беременности. Впечатление, произведенное ею, оказалось столь глубоким, что даже сейчас я не могу вспоминать без волнения о нашей первой встрече. За столом я был рассеян и не находил уместных ответов на те вопросы, с которыми она обращалась ко мне.

Я не мог объяснить себе, каким образом столь очаровательная молодая особа могла увлечься Санта-Кроче – человеком, который не отличался ни внешностью, ни образованностью, ни умом. Его обращение было вполне заурядным, а средства к существованию – более чем неопределенными. Конечно, любовь не рассуждает, однако же из десяти влюбляющихся женщин девять увлекаются посредством глаз, а если говорить правду, у Санта-Кроче не было никаких качеств, могших бы завоевать для него десятую. Уже во второй раз мне приходилось искать объяснения подобной загадки. История этой второй любви Санта-Кроче являла собой почти полное повторение первой. Но я был далек от надежды, что и вторая будет отдана мне с такой же легкостью. После обеда я счел необходимым прочитать Кроче мораль и заговорил о долге, понятии для него почти незнакомом.

– Ты же совсем не подумал, прежде чем увозить юную особу. Вот первая глупость. Но не вздумай делать вторую и бросать ее. Вообрази только, какая вина ляжет на тебя, если ты оставишь в нищете, а следовательно, и проституции молодую девицу, столь необыкновенную как по своему происхождению, так и по достоинствам.

Санта-Кроче отвечал на это уверениями в вечной любви, что в его устах ровно ничего не означало.

– Твоя любовь к сей девице во многом зависит от состояния твоего кошелька. Ты богат?

– Как игрок, по своему обыкновению.

– И она знает об источнике твоего видимого благополучия?

– Может быть, догадывается, но ведь она любит меня. Мы поедем в Варшаву, и там я женюсь на ней еще до родов.

– Достойное намерение. Но как ты осуществишь его? Или у тебя полные карманы?

– О, если тебе нужны деньги, мой кошелек к твоим услугам. Не подумай, что нужда заставит меня отдать и эту женщину.

Я был доволен его предложением, но не воспользовался им, а только сказал, что перестал играть, получив прибыль в четыреста луидоров, и, поскольку он тоже в выигрыше, советую последовать моему примеру. Однако же Кроче продолжал искать простаков и, не находя таковых, пустился на риск, увлекшись зеленым сукном больших банков, и стал проигрывать все больше и больше. Тем не менее его расположение нисколько не соответствовало состоянию дел: он не терял аппетита и наслаждался своей прелестницей, которая, впрочем, ни о чем не подозревала.

Через три недели исчез его секретарь, это было началом всеобщего бегства. По прошествии еще двух дней уволилась камеристка, последовавшая примеру двух лакеев. Я предвидел судьбу Кроче и его жены и уже не мог покинуть их. Буквально за несколько дней Кроче проигрался до последнего экю. Было потеряно все: кольца, часы, столовое серебро, драгоценности. Он продал все свои пожитки и даже платья бедной женщины, желая в последний раз испытать судьбу, однако, несмотря на явное плутовство, происходившее к тому же в моем присутствии, фортуна отвернулась от него. Проиграв последнее экю, Кроче сделал мне знак, приглашая следовать за ним. Мы вышли и минут десять прогуливались в молчании. Наконец он сказал с отчаянием в голосе:

– Одно из двух – или я прострелю себе голову, или же надо немедленно скрыться.

– Куда ты поедешь?

– В Варшаву. Я знаю, ты позаботишься о моей жене. Не утаивай от нее моих бедствий. Скажи, что я отправился искать удачи в другом месте и, если счастье улыбнется мне, сразу же вернусь к ней.

– Я собирался в Париж.

– Она последует за тобой. Я буду писать на адрес твоего брата.

– Несчастный! Что ты будешь делать в Варшаве? Ведь ты лишился буквально всего.

– Еще не знаю, но я лучше умру, чем возьму у тебя хоть одно экю. Мне остаются только эти четыре луидора, и, может быть, с ними я богаче, чем два месяца назад. Прощай! Оставляю тебе Шарлотту. Бедное дитя, зачем только она встретилась со мной!

Прослезившись, он расцеловал меня и удалился. Без белья и без плаща, в шелковых чулках и с тростью, он отправился, словно на прогулку, прямо в Варшаву! Здесь был весь Санта-Кроче. Я же оставался безмолвным от удивления и печали. Как явиться с сей ужасной новостью к молодой женщине накануне родов? Как сказать, что она, может быть, никогда не увидит этого несчастного, составляющего для нее предмет обожания? И все-таки я благодарил Небо, устроившее так, что я познакомился с ней до катастрофы, и тем самым оставившее средства для ее спасения.

По возвращении я сказал, что нам придется обедать без Санта-Кроче, потому что он в самом разгаре партии, которая окончится не раньше полуночи. После трапезы я предложил ей руку для прогулки и по дороге спросил, подготавливая почву для тяжкого известия, чтó она подумала бы о своем возлюбленном, если бы он, оказавшись случайно скомпрометированным в деле чести, предпочел гибель бегству.

– Ему нужно было бы не колебаясь бежать, сударь. Боже мой, да ведь вы говорите о Санта-Кроче! Пусть он немедленно уезжает! Прежде всего – жизнь! Удар жесток, но я вынесу, ведь у меня есть друг, не правда ли? – И она взяла меня под руку.

– Да, у вас есть истинный друг. Я не могу сообщить вам ничего более о Кроче, вы уже все угадали. Он скрылся, и его последние слова были: «Оставляю на тебя Шарлотту, лучше бы она никогда не знала меня».

Пока я говорил, у нее лились слезы, затуманивавшие лазурь ее прелестных глаз. Волнение лишило ее дара речи. Наконец она сказала:

– Ах, даже в несчастии мне сопутствует удача, ведь вы не покинете меня?

– Клянусь вам, прекрасная Шарлотта, не оставлять вас до тех пор, пока вы не соединитесь с избранным вами супругом.

– А я обещаю вечную признательность и послушание любящей дочери.

Мне удалось устроить продажу оставшегося от Санта-Кроче немногого белья и его кареты, после чего мы поехали в Париж. Моя прелестная воспитанница оказывала мне полное доверие, на которое я отвечал отеческой нежностью, что премного ободряло ее, поскольку репутация моя могла породить некоторые сомнения. Дабы укрепить меня в подобном расположении, она часто повторяла:

– Я никогда не любила никого, кроме Кроче, и, пока он жив, не буду принадлежать никому другому.

Ее чувство