Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

В чем же она заключается? Тенирс был прекрасным художником, полный сил и оригинальности, но он не нарисовал ничего, что могло бы сравниться с картиной свадьбы Брейгеля. [«Крестьянская свадьба», «Несение креста», «Битва масленицы и поста», «Вавилонская башня» – картины Брейгеля, о которых рассказывает Вулф, хранятся в галерее Альбертина.] Что это за картина? Двое мужчин несут тарелки с едой странного цвета на большой доске. Музыкант с волынкой позади гостей. Все что нарисовал Брейгель, даже крестьянская свадьба, обладает странной сверхъестественной силой воображения. Сегодня я понял, что его картины нужно не смотреть, а изучать. То, что он вложил в свои картины, потрясает. Картины, такие как «Несение креста», «Битва масленицы и поста», «Вавилонская башня», вмещают в себя космос вселенной. В каждой из картин – тысяча историй, когда начинаешь их рассматривать, то видишь, что каждая история наполнена сверхчеловеческим, неземным качеством. Думаю, что причина, по которой мы считаем Питера Брейгеля одним из величайших художников, заключается в том, что Брейгель, вероятно, был величайшим рассказчиком и драматургом, рисовавшим красками, а не чернилами. Он сумел перенести свой талант на полотна, так же как Рабле перенес его на бумагу.

Алине Бернштейн

[Вена]

Понедельник, вечер [29 октября 1928 года]

[По-видимому, это неотправленный фрагмент письма]

Дорогая Алина:

Сегодня вечером я получил два благословенных письма от тебя и телеграмму от «Скрибнерс». В моем нынешнем состоянии «Скрибнерс» не вызывает никаких чувств, я видел столько печатной продукции, что считаю преступлением пополнять ее. Возможно, ты поможешь вернуть мне немного тщеславия, хвастовства, веру в себя. Видит Бог, мы все должны их иметь. Весь мой эгоизм исчез, оставил меня в грязи. Я люблю и лелею каждое слово в твоих письмах. Моя дорогая, я возвращаюсь в Америку, найду работу, и тогда, если ты захочешь, мы снова сможем жить вместе. Все что я пишу тебе – многословно, впредь я буду краток. Я очень люблю тебя, я хочу искупить свою вину, я хочу вновь тебя увидеть, хочу быть с тобой честным и найти для себя работу. В следующем месяце, я возвращаюсь в Америку. Одну неделю буду в Будапеште, две недели в Италии, а домой отправлюсь из Неаполя. Я буду выглядеть как уродливое чудовище со шрамами, но я уверен, что все в моей жизни станет лучше, насколько это возможно.

Сегодня я был в галерее Альбертина – несомненно, это одно из самых красивых мест на земле[…]

Алине Бернштейн

Вена

Вторник, вечер, 30 октября [1928 года]

Моя дорогая:

Слава Богу, я нашел бумагу на дне моего чемодана с книгами – бумага в Вене – драгоценное золото, продается втридорога по одному листу на человека. Кроме того, я нашел карандаш, которым могу писать. Ручка, которой я благородно начинал писать, лежит где-то в грязной пыли Октоберфеста. Сегодня я получил письмо от миссис [Мадлен] Бойд, она едет в Париж, и сообщает, что какой-то мистер [Перкинс] заинтересовался моей книгой. [Мадлен Бойд – литературный агент, написала письмо Вулфу 15 октября, но оно дошло до него 30 октября. В письме она писала: «Вот что произошло: в издательстве «Ковичи-Фриде» прочитали книгу, хотя они были поражены некоторыми отрывками, не взялись за ее публикацию. Следующим был мистер Максвелл Перкинс, он очень заинтересован, и хочет увидеться с вами, чтобы все обсудить, где же мне вас найти?] Она дала свой адрес в Париже, я сразу же ответил ей, что она может на меня положиться, я буду держаться за нее крепче, чем клей, если у нее что-то получится. Она надеется, что моя новая книга почти готова, мое сердце забилось, как больной зуб. Я сделал тысячу заметок, писал то тут, то там, ходил, исследовал жизнь и изучал все вокруг. Надеюсь, что моя ужасная привычка совать нос в темные углы, не приведет к тому, что его еще раз сломают. Дорогая Алина, я обожаю и люблю тебя, я отдал бы свой кривой нос и плохо видящий глаз, за толику твоей силы и способностей. Ты любишь театр, это прекрасная, удивительная и грандиозная вещь, и в то же время, ограниченная в своем завершении. Не отмахивайся от слова «ограниченная». Это прекрасное слово – мы ничего не можем сделать. Пока не узнаем свои пределы. Я никогда не доходил до своего предела. В настоящее время, в духовном плане, я червь, изнывающий от страха, почему какая-нибудь катастрофа не может уничтожить мою бессозидательную, безатомную, никчемную жизнь. Здешний театр – пирог и пудинг для меня: «Фауст», «Верная жена» Сомерсета Моэма, английская пьеса-загадка «Норд Экспресс 133», «Старая леди показывает свои медали» Барри на немецком языке, одно актовые пьесы Стриндберга, Мольнара, скучная опера Легара, в которой, как я уже говорил, я вижу себя трагическим эгоистом, у которого совершенно не осталось силы и веры. Лучшее, что осталось во мне, это любовь к тебе, искреннее преклонение перед прекрасным произведением, которого коснулся свет гения. Я достаточно умен, чтобы увидеть это, но этого так мало, по сравнению с океанами мусора. Кроме того, большинство людей, которые прославились на весь мир, были глупыми ослами, совершенно абсурдно веря в себя. Кто, кроме великого простака, мог бы посвятить годы своей жизни, читая лишь романы Дюма, а ведь именно так поступил Толстой, и сегодня его читают миллионы людей[…]

Алине Бернштейн

Среда, вечер [31 октября 1928 года]

Сегодня вечером я пошел в театр, чтобы посмотреть на русскую актрису, кажется, ее зовут Орска. [Мария Орская (1893–1930) – актриса театра и кино] она играла три одноактных пьесы, одна из них Стриндберга, в которой две женщины, одна говорит без остановки, а вторая молчит, пока первая не сведет ее с ума. Это было весело. Потом была комедия Мольнара, и главное «шоу» – пьеса Барри – «Старая леди показывает медали». [Август Стриндберг (1849–1912) – шведский писатель, пьеса – «Сильная женщина», Ференц Мольнар (1878–1952) – венгерский романист и драматург, пьеса – «Натюрморт», Филипп Барри (1896–1949) – американский драматург, пьеса – «Старая леди показывает свои медали». Эти пьесы были представлены в Венском камерном театре 31 октября 1928 года.] Пьеса Барри – главный хит, вечера я не мог отделаться от мысли, что в Америке хитом был бы Стриндберг, а Барри подвергся бы жестокому осуждению и немалому сарказму. Людям в этой стране нужны пьесы, что бы поплакать. В Америке мы все двадцати двух летние юнцы, (что для нас хорошо!) но мы обязаны страдать, когда даем постановки хорошего, серьезного писателя, такого как Стриндберг, и в противовес ему мы даем