Русский иностранец Владимир Даль - Евгений Николаевич Никитин

15 марта 1829 года. А через три дня, 18-го числа, он публично защитил «Диссертацию на соискание ученой степени, излагающую два наблюдения: 1) успешную трепанацию черепа, 2) скрытое изъязвление почек» и получил диплом доктора медицины.

Н. И. Пирогов в «Дневнике старого врача» написал:

«…Началась турецкая война 1828 г., и нам пришлось распрощаться с некоторыми из наших новых дерптских знакомых. На эту войну уехал от нас Владимир Иванович Даль (впоследствии писатель под псевдонимом “Казак Луганский”).

Это был замечательный человек, сначала почему-то не понравившийся мне, но потом мой хороший приятель. Это был прежде человек, что называется, на все руки. За что ни брался Даль, всё ему удавалось усвоить. Со своим огромным носом, умными серыми глазами, всегда спокойный, слегка улыбающийся, он имел редкое свойство подражания голосу, жестам, мине других лиц; он с необыкновенным спокойствием и самой серьезной миной передавал самые комические сцены. Подражал звукам (жужжанию мухи, комара и пр.) до невероятия верно. В то время он не был еще писателем и литератором, но он читал уже отрывки из своих сказок. <…> Находясь в Дерпте, он пристрастился к хирургии и, владея между многими способностями необыкновенной ловкостью в механических работах, скоро сделался и ловким оператором; таким он и поехал на войну».

Владимира Ивановича определили во 2-ю действующую армию. Куда он и направился после защиты диссертации.

Глава 5

Военный врач

Война в Европе

Владимир Иванович ехал на место службы, внимательно прислушиваясь к разговорам окружающих, записывая новые слова. Путь лежал через: Изборск, Нейгаузен, Шклов, Могилёв, Бердичев, Скуляны, Яссы, Браилов. Вот и селение Калараш, расположенное на берегу Дуная, всего в четырех верстах от крепости Силистрия. Наш герой здесь ночует, как он впоследствии вспоминал, «укрывшись от дождя в глухом, обширном подземелье – вновь выстроенной на живую нитку запасной житнице, где чутко отдавались одиночные выстрелы подсилистрийских батарей».

Смерть была рядом – не только от пушечных ядер и ружейных зарядов, но еще и от чумы. Уже утром В. И. Даль узнал, что «через сени лежит при последнем издыхании унтер-офицер, заведовавший тут должностью смотрителя». Наш герой, врач, не мог не попытаться спасти больного человека, заглянул в помещение, где тот находился, но лишь убедился в том, что уже ничем помочь не может.

Дальше пошли «окурные» посты: сидит старик-сторож в камышовом балагане возле дымящегося чана. Он берет подорожную, колет ее шилом, надеясь таким образом убить заразу, а затем, чтобы наверняка с нею расправиться, подхватывает подорожную огромными клещами, в полтора аршина, и бросает в окурный чан. Процедура бессмысленная и поэтому смешная (особенно для дипломированного медика): старик берет «заразную» подорожную в руки и руками сует ее в клещи, а потом теми же руками вынимает из клещей и отдает путнику.

Последний отрезок пути короткий. Вот уже наш герой под стенами Силистрии.

«И вот вам главная квартира! Целый город красных шатров и палаток, рядами, улицами, кварталами, огромный базар, гостиницы, сапожники, портные, даже часовщики… Пушечная пальба день и ночь раздается за горою, а всякий занят своим делом или бездельем, не оглянется, не прислушается, хоть земля расступись. Всюду мирные занятия, гостиные разговоры, как будто майдан военных действий в тысяче верстах; а о войне и ни слова! О, привычка!..

Главная квартира расположена была верстах в трех от крепости; мы прошли гористое пространство это в полчаса, и Силистрия явилась перед нами как на ладони. Черепичные кровельки, высокие тополи; из числа каких-нибудь двух десятков минаретов или каланчей стояли только две; прочие были уже сбиты. Батареи наши заложены были на прибрежных крутостях и на противолежащем острове; редкая пальба шла в круговую и очередную, то с нашей стороны, то с острова, то с канонирских лодок, которые выказывались, стреляли и снова прятались за возвышенный лес, ниже крепости. Каждое ядро, попавшее в город, обозначалось тучею пыли, которая в жаркую и тихую погоду медленно и лениво проносилась по городу… Мы взобрались на покинутую, старую батарею и глядели во все глаза. Два солдата, стоявшие ниже, во рву, только что успели предостеречь нас, сказав, что на днях полковнику, стоявшему неподалеку нашего места, оторвало ядром руку, как увидел я на обращенном к нам бастионе крепости дым и вместе с тем прямо на нас летящее ядро, или, как после оказалось, гранату, чиненку, которую могу сравнить по оставшемуся во мне впечатлению с черною луною».

В формулярном списке В. И. Даля потом появится запись: «По прибытии в 2-ю армию к крепости Силистрии, назначен ординатором в подвижной госпиталь Главной квартиры. 1829 г. 21 мая».

Вскоре Владимиру Ивановичу из Дерпта пришло письмо от девочки, написанное большими, почти с детскую ладонь, буквами на разлинованном листе:

«Как грустно, милый друг, знать тебя больным и окруженного больными. Даже и страшно. Я только тогда буду покойна, когда тебя увижу… Возвратись, утешь друга –

твою Катерину Мойер».

Прочитав письмо, Владимир Иванович невольно вспомнил и отца девочки, своего наставника во врачебном деле Ивана Филипповича Мойера, и ее бабушку Екатерину Афанасьевну Протасову, и Василия Андреевича Жуковского, и товарищей по университету – Николая Михайловича Языкова, Николая Ивановича Пирогова и других.

Девятилетняя Катенька помнила о своем старшем друге, сказочнике Владимире Ивановиче, умеющем изображать различных людей и, что ей особенно нравилось, подражать голосам животных и птиц. Вот еще одно послание девочки, адресованное нашему герою:

«Милый друг!

Могу сказать, что утешил меня, мой добрый Даль, своим письмом, а ежели бы ты его видел, как его отделали на почте – всего искололи, изрезали, как лихова Татарина… Мы все рады, что ты с нашим милым добрым Зейдлицем, вам вместе ловчее воевать… А это очень хорошо, что вы много пушек отняли, туркам нечем будет по вас стрелять. Как я не люблю пушек, такой неприятный звук я только тогда слыхала, когда полицмейстер стрелял в коронацию Императора. У вас, я думаю, громче бывает. Скажи мне, пожалуйста, познакомился ли ты с какой-нибудь девочкой турецкой… У нас живет твоя добрая матушка и делает милость учит меня по-немецки и еще чему-то да не скажу, это будет тебе сюрприз. Маменька твоя у нас довольно часто бывает, она здорова, также и братик твой Павел. Ждем сюда скоро и Леона. Но когда я дождусь моего Владимира? Все уверяют, что вы взяли уже Константинополь, но в газетах еще нет. Как бы я желала получить от тебя письмо оттудего.