Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

– ок. 130) покровительствовали и Траян, при котором историк заведовал императорскими архивами, и Адриан (Светоний занимал должность его секретаря). Этим историкам не приходилось унижаться ради куска хлеба.

Полибий – первый на этой литературной карте. В его “Всеобщей истории” обрисовано стодвадцатилетнее восхождение Рима к вершинам могущества: с 264 г. до н. э. (тогда римляне впервые пересекли море и на Сицилии вступили в конфликт с карфагенянами) до разрушения Карфагена в 146 г. до н. э.[102]. События до 241 г. до н. э., однако, служат не более чем вступлением. Настоящий предмет интереса Полибия – полвека с начала Второй Пунической войны (218–202 до н. э.), а один из главных его мотивов – рассказать соотечественникам-грекам о новом мировом порядке, упадке родины и восхождении Рима. Люди жили и за пределами Западного Средиземноморья, но, по словам Джона Барроу, для Полибия “с Азией было… покончено. Рим и римская экспансия на юге и востоке – вот кто теперь творил мировую историю”[103].

Полибий хорошо знал, о чем говорит. Он оказался среди тысячи знатных заложников, уведенных после поражения Ахейского союза при Пидне (168 г. до н. э.) в Рим, и провел там шестнадцать лет (167–150 годы до н. э.). Полибий подружился с Публием Сципионом (сыном командующего римским войском при Пидне), разделявшим его любовь к книгам, и, в отличие от других заложников, получил разрешение остаться в столице. Даже живя вдали от родины (как и Фукидид, Ксенофонт, позднее и еврей Иосиф Флавий), Полибий пользовался там популярностью за посредничество между соотечественниками и новыми хозяевами Греции, и после смерти Полибия (в возрасте восьмидесяти двух лет он погиб, упав с лошади) в его честь были поставлены статуи по меньшей мере в шести городах. Из множества работ Полибия (в их числе биография греческого государственного деятеля [Филопемена], труд о тактике и краткая история его службы под началом Сципиона Африканского во время двадцатилетней войны в Испании) уцелела только сорокатомная “Всеобщая история” (изложение истории Римской республики с 264 по 146 год до н. э.), да и та не целиком. До нас дошли первые пять книг, почти вся книга VI и фрагменты еще тридцати четырех книг – и все же это добрые полтысячи страниц. Оригинал, вероятно, был в 4–5 раз длиннее книги Геродота: история расширялась. Но неудивительно, что столько утрачено: во‐первых, книги в то время приходилось старательно копировать вручную, во‐вторых, письменные принадлежности стоили недешево.

В том, что касалось стандартов своего ремесла, Полибий был педантом. “Задача историка состоит не в том, чтобы рассказом о чудесных предметах наводить ужас на читателей, не в том, чтобы изобретать правдоподобные рассказы [Получи‐ка, Фукидид! – Р. К.] и в изображаемых событиях отмечать все побочные обстоятельства, как поступают писатели трагедий, – настаивает он, – но в том, чтобы точно сообщить только то, что было сделано или сказано в действительности, как бы обыкновенно оно ни было” (II. 56)[104]. Исторические сочинения должны быть полезными, а не занимательными. Полибий упрекает предшественников за преувеличения, непристойности, украшательство, “болтовню”, эксплуатацию читательских предрассудков (у Феопомпа, описывающего безнравственность македонского двора), пристрастность (у Фабия и Филина соответственно к Риму и Карфагену) или сведение рассказа к одной-единственной теме. Поскольку теперь у мировой истории имелась центральная тема – возвышение, всего примерно за полвека (220–167 годы до н. э.), Рима, всякая иная тема мелка и узка. Не случайно Фукидида Полибий упомянул всего однажды, а имя Геродота не назвал вовсе. “Если же мы станем писать неправду преднамеренно, будет ли то из любви к отечеству, по дружбе или из лести, то чем мы будем отличаться от людей, которые пишут историю ради прибытка? – вопрошает Полибий. – …Посему и читателям следует зорко наблюдать за этой стороной изложения, да и сами историки обязаны беречься подобных ошибок” (XVI. 14).

Полибий начинает свое сочинение не с основания Рима, полагая, что ранняя история и так всем хорошо известна, концентрируется на последнем столетии, где и становится главным конкурентом Тита Ливия, более полувека спустя рассказывавшего во многом о том же самом периоде. С точки зрения Полибия, в истории наблюдается предсказуемая циклическая смена государственных форм (этот подход он позаимствовал у греческих теоретиков). Полибий полагает, что существуют три типа политического устройства: царство (не то же самое, что королевская власть, но близко), аристократия и демократия. Монархия со временем вырождается в тиранию, аристократия – в олигархию, а демократия – в охлократию (“власть толпы”). Эта концепция повлияла на Макиавелли, Монтескье, Гиббона и даже вигских историографов – все они верили в цикличность истории. Наиболее стабильным устройством является такое, в котором в разумном соотношении соединяются черты всех трех, ну а соотношение будет постоянно меняться.

Циклическое представление об истории свойственно также ряду крупнейших авторов, в том числе мусульманскому историку Ибн Хальдуну, немецкому философу Освальду Шпенглеру и некоторым конфуцианцам. Полибия интересуют причины событий (например, он хорошо разбирается в оружии и его влиянии на исход военных действий)[105]. К этому он добавляет уроки истории и влияния судьбы (олицетворявшейся греческой богиней Тихе, управлявшей судьбой городов), все вместе это становится “прагматической историей”, по Полибию, – историк должен понимать уроки истории и отдавать должное ее величию.

К счастью для нас, суровое понимание своего призвания не мешает ему помещать в том числе драматичные эпизоды: так, например, в рассказе о переходе войска Ганнибала через Альпы мы читаем о лавинах, о том, как вьючные животные падают в пропасти, мулы и лошади застревают в сугробах, об упрямстве слонов. В одном месте он рассказывает, как Ганнибал взрывает горную породу, сначала нагрев ее огнем, а затем вылив на скалу галлоны молодого вина. Отношение Полибия к Риму неоднозначно. Описывая события, он подробно описывает собственные достижения и великие деяния Сципиона Эмилиана, позднее – его друга и покровителя. Его стиль происходит из судебных речей греческих полисов и может быть до невозможности корректным. Кроме того, Полибий временами брюзжит, повторяется и ужасно скучен, но в лучших местах он мастер захватывающего исторического нарратива.

Полибий настаивает: документальные исторические источники важны, но чтобы рассказать о событиях недавнего прошлого, необходимы свидетельства участников: “Не может писать о государственном устройстве человек, сам не участвовавший в государственной жизни и в государственных делах” (XII. 25). Дороже всего – правда, даже если рассказчик – патриот: “Я готов извинить, если историк превозносит свое отечество, лишь бы уверения его не противоречили действительности (XVI. 14)”. Добросовестный историк должен знать города, реки, гавани и в целом географию (Полибий – родоначальник этой важной традиции в историографии), иметь политический и военный опыт и вообще должен быть бывалым путешественником. Сам