Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

                                   птиц

                       я

1964

18. Сонет

В осоке озера беременная жаба

колышет свой живот, который бел и слаб,

и, мучась астмою, никак пружины лап

не может распрямить (так тяжестью их сжало).

В дыхании её — косноязычье жалоб,

грудная кожа нежна и гола,

запёкшись, гной скопился в складках глаз,

пузатых глаз её, как пруд, рябых и дряблых.

И, безучастная к плывущему нытью

вечерних комаров, прижавшись к пню,

разбухшая, она была почти что падаль,

и только астмы длительный припадок,

тревожа тела слипшийся уют,

её привязывал к земному бытию…

〈1964 или 1965〉

19. Движение

Преодолев предел паралича

усилием, отсюда незаметным,

сорвался вниз, каменьями звуча,

но каждый миг ещё зачем-то медля,

и каждое усилие последним

казалось в череде его потуг

и мук,

рассчитанных намедни.

Такой же путь проделывал и звук,

и всё вокруг

жило преодоленьем.

И только поза в мягком кресле

была б чертой извечной, если б

к ней тот же не привёл недуг.

20 февраля 1965

20

Се аз на Зеях стог времён,

где мох изрыт ходами мысли.

В урусах каменных умрём —

портрет непоправимой мысли,

пейзаж где времени нескор

и тело лодкою лежит

в урусах каменных озёр

красива бденьяночь свечи.

И там, где в погребке лесном

бродили молодые вина,

в краю лосей и мешковины,

подставив Ладоге лицо,

стоял в лесничестве один я.

〈1965〉

21

Гор костёр окаменевший.

Море, взбитое от стирки.

Нуль ствола тех несумевших,

что поют, мрачны и сиры,

я сижу на мшистой капле,

вкруг меня — лесов потомки.

Сколько можно всё шататься

одному да одному всё!

У стрекоз иссохли крылья.

Я хотел бы быть букашкой,

что живёт не больше суток

на какой-нибудь ромашке.

〈1965〉

22–23. Валаам

I

Где лодка врезана в песок,

кормой об озеро стуча,

где мог бы чащи этой лось

стоять, любя свою печаль,

там я, надев очки слепца,

смотрю на синие картины,

по отпечаткам стоп в песках

хочу узнать лицо мужчины.

И потому как тот ушедший

был ликом мрачен и безумен,

вокруг меня сновали шершни,

как будто я вчера здесь умер.

II

Где бледный швед, устав от качки,

хватался за уступы камня,

где гладкий ветер пас волну,

прибив два тела к валуну,

где шерстяной перчаткой брал я

бока ярящихся шмелей,

и чешуя ночных рыбалок

сребрила с волн ползущий шлейф,

и там я, расправляя лик твой,

смотрел на сны озёр и видел,

как меж камней стоял великий,

чело украсивший гордыней.

〈Весна〉 1965

24

А. М.

Нежней иглы, прямой и голой,

ты входишь в сонные глаголы

и, обратясь к себе лицом,

играешь на песке лесном,

о Маугли речных стрекоз,

в кирпичном сухостое гроз,

где я — суда́рь речной воды,

стань поцелуем молодым,

и узкобёдрый тела строй

ветрами рек моих укрой…

9 июня 1965

25

Как лодка, чьи устали вёсла,

уравновесь меня, письмо,

с июльским полднем, тенью, плёсом,

его рисунком тростника,

где осы жалят глубь цветка:

пыльцу на рыльцах переносят.

Угомони, как вечер озеро,

когда на крыльях стрекозы

читаю я письмо Востока,

образчик прелести урока

откуда мчащейся грозы?

«Невесть!» — смятение ОДНАКО.

Твоё церковное лицо

проступит водяными знаками:

сижу, склонившись над листом.

Так под диктовку старых дум

дряхлею, предан и угрюм.

1965

26

Р. П.

Вега рек на гривах свей,

пряжа пчёл лесных — Онега,

нега утренних церквей

на холмах ночного брега…

Где колеблющимся зноем,

утопив стопы в песок,

ты стояла предо мною,

глядя Господу в лицо.

〈Июль〉 1965

27. Бабочки

Над приусадебною веткой,

к жаре полуденной воскреснув,

девичьей ленты разноцветной

порхали тысячи обрезков,

и куст сирени на песке

был трепыханьем их озвучен,

когда из всех, виясь, два лучших

у вас забились на виске!

〈Лето〉 1965

28

Вл. Эрлю

Мы — судари́, и, нас гоня,

брега расступятся, как челядь,

и горы нам запечатлеют

скачки́ безумного коня.

И на песке озёрных плёсов,

одетый в утренний огонь,

прекрасноликий станет конь,

внимая плеску наших вёсел.

Лето 1965

29

царуй сияльный государь

где свирь церквей на реках Спаса

где недобычливый сударь

я благолепьем твоим спасся

отыдь! — я рек семье набега

ладонью облепив копьё

когда не знал, что всех убьёт

дочерних дев кобылья нега