Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

— Вирши ваши я оставлю у себя, а вас больше не задерживаю…

«Гости», сконфуженные, ушли.

_____

Ну что прикажете мне с этим Барским делать? На второй день поздно вечером зашел ко мне и без всяких предисловий подал два листка на немецком и русском. Неужели снова частушки, будь они неладны? Я зло выпалил:

— Ваше старание переходит все границы, становится раздражительно назойливым. К чему мне еще эти ваши вирши?.. Хватит!

— Простите, но это другое, более серьезное и опасное… Прочтите, пожалуйста, и вы поймете, насколько это… Это же тяжелый снаряд, и мы не имеем права допустить, чтобы он взорвался.

Ничего не понимаю! Рехнулась полицейская ищейка! Читаю про себя новый «дар» Барского:

О Родина моя,

Ты мать моя родная,

С тобою я…

— И я…

Мы — армия стальная.

Несем мы Ленина в груди,

Веди нас, Партия, веди

В последний смертный бой!

Не страшен враг с тобой!

Умеем мы встречать

Непрошеных гостей,

Умеем угощать

Фашистских палачей…

Сорвем фашистские мечты,

Свободы нашей не украсть.

Сорву их я, сорвешь их ты.

И смерть тому, кто нас предаст!

Сурово посмотрел на Барского. Резко спросил:

— Ну и что?

— Как что? Это же гимн подпольщиков, убежден, что его состряпали «русские девушки»…

— Ну и что?!

Слышу свой голос: он неуверенный, и вопрос мне самому уже кажется бессмысленным. Решаю исправить свою неловкость:

— Где они, эти «русские девушки»? И почему вы адресуетесь ко мне?

— Вы же мой начальник, разумеется не прямой, но все же… И вы близки к генералу…

— Но я не сотрудник гестапо, однако о «гимне» доложу генералу…

— Вот-вот, я очень прошу вас об этом. Как-никак, но и я не сижу сложа руки…

— Все, господин Барский, тем более я плохо себя чувствую…

Барский поспешно удалился. И вдруг меня озарила догадка: всем нам ясно, и мы этого, кстати, не скрываем, что песенка наша тут спета и что нам надо поспешно сматывать удочки. Генерал также не скрывает, что никого из русских, в том числе и Петрова, мы не возьмем. (Дай бог самим унести ноги! И ни к чему эта обуза…) Повышенной угодливостью Барский делает отчаянную попытку добиться для себя исключения… Хитрюга!

_____

Частушки, особенно последняя, не выходят из головы. Вспомнился дед и его знакомый врач-хирург. Они часто беседовали о медицине, и больше о хирургии. Часто упоминались слова о несовместимости и отторжении. Несколько позже я понял, о чем идет речь: к основному органу подсаживается часть чужого тела, органа. Если это чужое тело не приживается, оно отторгается и… погибает… Так вот, не являемся ли мы, немцы, для России таким чужеродным телом?! Ой, боже, зачем я об этом думаю: пусть будет, что будет…

_____

Уснул в эту ночь крепко, но вдруг проснулся. Посмотрел на часы: три двадцать пять. Сознание навязчиво будоражит мысль о нашем поражении в России. Именно здесь, в России, осуществлено содружество наций без какого бы то ни было принуждения. Правда, это утверждают коммунистические проповедники, но я всей душой чувствую — их проповеди реальны. Хотя их союз молодой и для отторжения не накопилось материала, но ведь даже трещин нет и не было. А теперешнее преданное участие в войне всех народов этого союза, кажется, на веки вечные исключает малейшие признаки губительного отторжения. Победа же России принесет полный конфуз и полную катастрофу противникам коммунистических идеи…

Чувствуешь, милый Ганс, куда ты скатился?..

Засыпая, подумал: «При случае проверю эти свои незрелые мысли об отторжении у какого-нибудь маститого историка. Обязательно…»

_____

Среди наших офицеров идет трезвон о чудо-оружии. Да нет, какой там трезвон… ликование: оно, это чудо-оружие, изменит наши фронтовые дела… Как бы не так! Во всяком случае, я каким-то особым чутьем догадываюсь, что это придумано специально, чтобы мы держались, чтобы мы не поддавались унынию, чтобы мы не щадили себя, своей крови. И другое я вижу в этих радужных слухах: стало быть, наши дела плохи… И будь оно, это чудо, реальным, никто бы не стал болтать о нем преждевременно. Это неразумно и тактически неосмотрительно… Я поделился своими соображениями с пате. Он и на этот раз выслушал меня внимательно, но ничего не сказал… Впрочем, к чему слова: глубокий вздох пате и очень скорбные его глаза в тот момент наилучшим образом выражали отношение умного боевого генерала к ухищрениям геббельсовской отчаянной пропаганды…

_____

Все клонится к тому, что мы пропали, пропали, пропали! Мы уже начинаем поспешно прятать концы в воду, заметать следы: усилилось автомобильное движение между лагерем и новой точкой, куда, по слухам, прячут трупы, которые не успевают сжигать в крематории…

Коммунисты не пощадят меня прежде всего как члена национал-социалистской партии; они нас называют фашистами. Мы их не щадим за одну лишь принадлежность к своей партии, почему же они должны щадить нас? Око за око!

_____

«Германия — превыше всего» — что бы ни случилось, я и впредь буду носить эти слова в своем сердце. Только какая Германия? Я хочу видеть ее такой, чтобы не чувствовать себя в своей стране эмигрантом.

_____

Впервые почувствовал, что Кауфман меня люто ненавидит. Причина — зависть. Почему бы ему в эти тяжкие дни не занять подле пате мое место — есть реальная перспектива сухим выйти из грязной воды, драпануть к англосаксам, там наверняка не обидят… Боже, какая же он сволочь!

_____

А как мне хочется воздействовать на пате, прекратить ужасы в лагере, но… Дон-Кихот, Дон-Кихот стучит в мою душу своей костлявой рукой! Что можно сделать в этих драконовско-стальных условиях?! Что?! Есть только один выход: бежать, бежать, бежать… Вряд ли можно убежать от своей судьбы, она-то и у меня и у пате роковая, страшная — я это теперь как никогда понимаю.

На днях обнаружил в своей постели уйму крупных вшей… Откуда?! В моем жилище отменный порядок, стерильная чистота. Русская, которая обслуживает меня, весьма чистоплотна, несмотря на возраст (ей около сорока) от нее всегда веет свежестью. Я их обнаружил вечером в тот день, когда меня снова посетил Кауфман. Неужели он занес, «сдружился» с этими паразитами?! Но он не сидел на кровати, минуту поболтал о вине, о самогоне, о девочках, еще и еще раз упрекнул меня в