Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

слова, казалось бы, с несвойственным ему темпераментом. Взволновался и старый генерал, он, видимо, понял сейчас своего любимца, снова уверовал в его любовь к себе. Заволновались и все остальные немцы-подсудимые, за исключением, пожалуй, Кауфмана и Гензеля: подумаешь, чем утешается сентиментальная рухлядь!

Прокурор: — Позвольте, товарищ председательствующий, задать вопросы подсудимому Рихтеру?

Председательствующий: — Прошу!

Прокурор: — Постарайтесь, подсудимый Рихтер, откровенно ответить вот на что. Не было ли у вас таких острых вопросов, которые не нашли отражения в вашем дневнике?

Рихтер: — Конечно, были.

Прокурор: — Я тоже так думаю, их не могло не быть. Скажите, лично у вас была возможность покинуть Богатый Лог?

Рихтер: — Вы хотите сказать — дезертировать?

Прокурор: — Вы правильно меня поняли.

Рихтер: — Эта возможность была у каждого из нас: партизаны были недалеко, мы отлично это знали. Знали и другое: если бы мы пошли на это сознательно и, конечно, своевременно, нам не угрожала бы большая опасность. Во всяком случае, я это хорошо понимал.

Прокурор: — Трезвая оценка положения. Думаю, и с генералом в таком случае ничего страшного не произошло бы… Как вы считаете, Рихтер?

Рихтер: — Видимо, всех нас страшило быть заподозренными в предательстве своей родины…

Прокурор: — Тогда я поставлю этот вопрос иначе: Макдональд Брук нашел у генерала приятное убежище; мог бы генерал найти такое же убежище у Брука на его родине?

Рихтер был поражен этим вопросом: как прокурор мог подобраться к тайне, о которой он как раз и не хотел говорить суду?! Действительно, между Рихтером и его патроном, по инициативе первого, не раз шли горячие разговоры на эту тему. Именно он, Ганс, разработал даже план бегства Брука на родину (возможно, этот план был нереальным, слишком рискованным). Можно было воспользоваться самолетом. Рихтер, как любитель, великолепно в свое время освоил самолетовождение, самолеты в лагерь прилетали часто, ничего не стоило отвлечь на час-другой команду и махнуть втроем — генерал, Брук и он, Рихтер, — в неизвестном направлении… Рихтер не захотел внимательно читать многотомное дело и, видимо, пропустил чьи-либо показания по этому острому вопросу; не исключено, что эту тайну ненароком выболтал и сам генерал… Положение для Рихтера создалось невероятно тяжелое: быть уличенным во лжи — это же нож острый к горлу! И он пошел в своей откровенности дальше, рассказав о своих сокровенных планах. Генерал был ошеломлен. Все же он решил выпутаться:

Фон Дейч: — Я могу задавать вопросы подсудимому Рихтеру в связи с этой его ужасной неправдой?

Председательствующий: — Правда это или неправда — оценит суд. Но вопросы задать Рихтеру вы можете. Прошу!

Фон Дейч: — В своем дневнике вы пространно писали о многом таком, что, казалось бы, не совсем затрагивало вас, ваши чувства. Тогда невольно напрашивается вопрос: почему же вы, Рихтер, не отметили в своем дневнике этого нашего разговора?

Рихтер: — Выходит все-таки, по-вашему, что я лгу, хочу оклеветать вас?

Фон Дейч: — Да, я именно это и хочу сказать.

Рихтер: — Спасаясь от возмездия — не так ли?

Фон Дейч: — Возможно, после этих дерзких слов вы снова повторите свои заверения в любви ко мне?

Рихтер: — Я не хотел бы с вами пререкаться, но замечу: любимые родители нередко вынуждают своих детей говорить им горькую правду… Я не фиксировал этого нашего рискованного разговора потому, что он был рискованным, от него веяло… Конечно, вы сами понимаете, что могло бы быть, если бы наш с вами разговор стал достоянием других… Позвольте уж сказать вам тогда и еще кое-что: вы ведь порой склонялись к бегству, но вас в самый решительный момент оставляло мужество.

Фон Дейч потускнел и обмяк.

Председательствующий: — Какие еще вопросы, подсудимый фон Дейч, вы хотели бы выяснить?

Фон Дейч промолчал. Видимо, сейчас он уже не в силах был лицемерно уличать Ганса Рихтера.

Председательствующий: — Тогда садитесь!

Прокурор: — Позвольте, товарищ председательствующий!

Председательствующий: — Прошу!

Прокурор: — Я хотел бы огласить — а вас, товарищи судьи, меня проверить — несколько строк из дневника подсудимого Рихтера, они на странице двадцать шестой.

Председательствующий: — Огласите!

Прокурор: — В свое время Рихтер записал в свой дневник следующие характерные слова: «Я ведь теперь как никогда убежден, что нам с пате надо что-то предпринимать…» Дальше он пишет: «Сознательно обрываю мысль… Ее я держу под секретом, как никакую иную мысль. Никаких следов. Если судьба вынудит меня, нас (имею в виду опять-таки только пате), я поведу об этом речь устно, без свидетелей, с глазу на глаз, поведу ее с человеком, с которым моя судьба переплелась на веки вечные, поведу смело, напористо…» Скажите, подсудимый Рихтер, что это означает?

Рихтер: — То, о чем только что шла речь. Я запамятовал это. У нас такие беседы были, и неоднократно.

Председательствующий: — Подсудимый фон Дейч, вы желаете что-нибудь сказать?

Дейч вяло встал, еле-еле отрицательно качнул головой и сел.

Очень сильное впечатление произвели показания свидетелей.

Мария Горшкова, бывшая узница «лагеря смерти» под городом Жлобин, нарисовала суду жуткую картину: их, узников, понуждали собирать тифозных вшей; цель им тогда была неизвестна, теперь она знает все…

Прокурор: — Скажите, фон Дейч, вы получали в лагере этих зараженных паразитов и что вы с ними делали?

Фон Дейч: — Получали. А что с ними делали, об этом лучше знают Кауфман и Гензель — эта операция с начала до конца лежала на них.

Прокурор: — Скажите тогда вы, Кауфман!

Кауфман: — Я действовал и здесь и во всем остальном точно по приказу генерала фон Дейча. Зараженные тифом паразиты разбрасывались во всех корпусах тайно от жителей лагеря. Все тифозные больные умирали и потом сжигались в крематориях.

Прокурор: — Кому-нибудь из больных оказывалась медпомощь?

Кауфман: — Пожалуй, нет, никому.

Прокурор: — А если кто-либо из них обращался за помощью?

Кауфман: — Этих случаев тоже не помню. Такой практики не было, и она генералом не поощрялась бы.

Прокурор: — Вы, Гензель, желаете что-нибудь добавить в этом эпизоде к показаниям своего друга и начальника?

Гензель: — Я полностью подтверждаю его показания.

Прокурор: — Но вы тоже подбрасывали тифозных вшей здоровым людям?

Гензель: — Могу повторить: подбрасывал, но по приказу генерала или Кауфмана.

Прокурор: — Приказы письменные и на каждый случай?

Гензель: — Приказы подразумевались в порядке субординации.

Председательствующий: — Признаете ли вы, Кауфман, себя виновным в злодеяниях на советской земле?

Кауфман: — Нет, этого признать не могу при всем уважении к суду, к вашему почтенному присутствию.

Председательствующий: — Может быть, вы обойдетесь без лести в адрес суда? Кстати, это мое пожелание относится ко всем подсудимым… Скажите, подсудимый Кауфман, о конкретных фактах ваших злодеяний — правильно они отражены в обвинительном заключении?

Кауфман: — И да и нет, мне трудно точно ответить на ваш вопрос, например о заразных