Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

Барский: — Я считал, что с моим большим сроком мне не пойдут навстречу. И потом…

Прокурор: — Что потом?

Барский: — Я был обижен, считал, что меня осудили неправильно и сурово.

Прокурор: — Неправильно или сурово?

Барский: — И то и другое. Я ведь не юрист.

Прокурор: — Почему вы тогда у немцев оказались юристом? Это же самозванство.

Барский: — Не совсем: за два года заключения, при желании и способностях, можно усвоить и законы, и практику шести лет юридического института.

Прокурор: — В институте пятигодичный курс.

Барский: — Вот видите, выходит, я кончил институт с перевыполнением…

Прокурор: — И веселое же у вас сегодня настроение!

Барский: — Такова уж у меня натура. Менять, кажется, ее не к чему…

Прокурор: — Не рассчитывайте на опровержение… Еще вопрос. Вы знали что-либо о патриотической деятельности Петрова и его группы?

Барский: — Ничего конкретного, но догадывался, потому-то и помогал им в меру своих сил и возможностей.

Прокурор: — А не лучше ли и здесь сказать: «заигрывали»? На всякий случай. Не были уверены в прочности гитлеризма. Двурушничали.

Барский: — Чтобы не раздражать вас, гражданин прокурор, я могу…

Прокурор: — Только без одолжений! Быть щедрым в вашем положении недопустимая роскошь. Говорите правду — и только, большего от вас не требуется…

Барский: — Если прокурор считает, что до сих пор в моих показаниях была сплошная ложь, я умолкаю. В дальнейшем на любые вопросы ревностного прокурора отвечать не буду — воспользуюсь процессуальным законом, который так любезно разъяснили мне.

Председательствующий (секретарю): — Занесите в протокол следующие слова подсудимого Барского: «…в дальнейшем на любые вопросы ревностного прокурора отвечать не буду…» (Барскому) Предупреждаю вас, подсудимый, что впредь ваши выпады в адрес прокурора трибунал будет рассматривать как грубое нарушение хода процесса со всеми вытекающими отсюда последствиями: при повторении вы можете быть удалены, и процесс продолжим при вашем отсутствии. Ясно?

Барский: — Извините, пожалуйста, погорячился…

Прокурор: — Разрешите, товарищ председательствующий!

Председательствующий: — Пожалуйста!

Прокурор: — Вы, подсудимый Барский, множество раз как бы с гордостью подчеркивали, что вра-ща-лись в мире книг и их творцов-литераторов. Что это вам дало?

Барский: — Многое и ничего. Если говорить откровенно, некоторым писателям я мог бы кое-что дать, научить их уму-разуму, но тут было непреодолимое: их упрямство, точнее фанатизм, и ложное представление о будущем. И потом, у некоторых из них личные качества… имею в виду моральную сторону… за строчку похвалы жену продадут, за избранное — мать, а за полное собрание — черту душу…

Прокурор: — Скажите, Барский, есть ли на свете хоть одна корпорация, которую бы вы не очернили?

Барский: — Есть — ваша, юристы.

Прокурор: — Да-а-а, сложный вы, Барский, человек, сложный…

Барский: — Всякий человек сложен по-своему. И вы, гражданин прокурор, к сожалению, не амеба…

Председательствующий: — Подсудимый!

Барский: — Извините!

Председательствующий: — Что с вами сегодня?!

Барский: — Надеюсь, вы лучше меня понимаете: сегодня или никогда. И я, гражданин председательствующий, не считая вас жестоким человеком, не рассчитываю и на ваше опровержение этих моих грустных слов, этого моего рокового вывода…

Председательствующий: — У вас, товарищ прокурор, есть еще вопросы?

Прокурор: — Всего один. Скажите, подсудимый Барский, теперь-то хоть вы подвели итог своей жизни, сделали из нее какой-нибудь вывод?

Барский: — Я понимаю, вам это нужно для речи, когда вы будете касаться моей персоны… Да, сделал, и я хотел его доложить в последнем слове. Но, пожалуй, лучше сейчас… Разумней поступила бы судьба, если бы таким, как я, укорачивала жизнь естественным образом, сводила бы ее к минимальным срокам… Я искренне говорю вам, граждане судьи, эти горчайшие для меня слова: меньше было бы копоти на небе, да и прокурорам меньше было бы работы… И если угодно, я попрошу секретаря почтенного судебного присутствия по возможности буквально занести в протокол следующие мои слова в назидание возможным моим последователям: не дай бог никому из них повторить мою судьбу…

ПРЕНИЯ СТОРОН

Из речи военного прокурора полковника юстиции Прохорова:

«…Плохо, что Дейч так и не осознал своей тяжкой вины перед нашим народом. Хорошо, что ему не удалось уйти от своей вины, спрятать ее в ворохе цветистых фраз о долге, о дисциплине, о безвыходном положении. От правды редко кому удается уйти, да еще от правды, обагренной кровью невинных жертв, убежденных антифашистов, не исключая патриотов, лучших сынов самой Германии. Взбесившиеся гитлеровские людоеды не щадили никого, кто мешал осуществлению их диких, варварских планов. Дейч, верно, не был горячим поклонником Адольфа Гитлера и, бывало, даже порицал его как политика и военного деятеля. Но это не мешало Дейчу быть преданным гитлеризму человеком, истребить тысячи и тысячи невинных людей, убить их жесточайшим образом… В дополнение к судебному следствию подсудимый Дейч просил пощадить его, сохранить ему жизнь, если это позволит наш закон и ваша, товарищи судьи, совесть. Нет, не позволят этого ни наш закон, ни наша совесть, не позволят и загубленные вами, генерал фон Дейч, жизни, миллионы жертв, их кровь, их страдания… Нам долго-долго не приглушить своей сердечной боли: наши люди никогда не забудут того, что пережили в эти грозные годы. Мы привьем своим детям и внукам, многим и многим поколениям ненависть к грязной войне, к черному злу — фашизму, в какие бы он одежды ни рядился, откуда бы он ни исходил, из каких бы щелей ни выползал, — не забыть этого никогда, мы не имеем на это права; нам не позволят забыть это история и пепел патриотов, сожженных фашистами в многочисленных крематориях. Я напомню вам, товарищи судьи, замечательные слова одного из героев бельгийского классика Шарля де Костера, который на свои лад произнесла здесь свидетельница Ландышева: пепел народа стучит в наши сердца, и он будет стучать вечно. И пусть стучит, пусть зовет нас к бдительности и законному отмщению за кровавые злодеяния, свершенные на нашей советской земле, над нашими людьми… Как государственный обвинитель, как прокурор, как советский человек я требую определить Дейчу высшую меру наказания — смертную казнь…

Для меня как государственного обвинителя криминальный образ Голубятникова-Барского равен образу подсудимого Дейча. Голубятников в своих преступных деяниях дошел до предела; какой стороной его ни поверни, никакого просвета, сгнил, смердит. Не нужен, вреден, социально опасен этот человек, он потерял право на жизнь, самолично перечеркнул его. Судя по приобщенному к делу довоенному приговору, Голубятникову каким-то чудом удалось тогда избежать высшей меры наказания. Несмотря на давность, я вынужден буду заняться этим огорчительным чудом.

С учетом всех обстоятельств дела, с учетом прежних судимостей Голубятникова-Барского, я требую для него высшей меры наказания — расстрела».

Такого же