Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

Собралось немного — восемь человек из двадцати одного ушедших на фронт близких друг другу товарищей. Утрата тяжелая!

Застолье скромное. Досадно, что после долгих лет разлуки беседа почему-то не завязывалась. Александр Иванович Курский решил исправить положение:

— Да, друзья, для нашего брата наступает новый этап… Впрочем, гадать не будем. Давайте отдадим дань некой традиции — воспоминаниям. Прошу желающих!

Подполковник юстиции запаса Морозов, подражая школьнику, поднял руку:

— Позвольте, Александр Иванович!

— Пожалуйста, Иван Федорович!

— Случай, о котором хочу поведать, — редкий, можно сказать исключительный: подсудимому грозит смерть, а он дарует тому, от кого зависит его судьба… жизнь, спасает судью от гибели. Было это так.

Под ожесточенную артиллерийскую дуэль шло заседание трибунала стрелковой дивизии. Осенью 1942 года судили солдата за дезертирство. Он виновным себя не признавал. Отлучился, правда, без спросу, проведал семью (мать и жену), которая застряла дома в прифронтовой полосе. Его полк в это время был отведен на кратковременный отдых на три километра от линии фронта. Как же тут не проведать! Собирался вернуться, но его задержали на сеновале, где он уже прощался с молодой женой.

Следственный материал признан трибуналом некачественным: не допрошены жена и мать обвиняемого. Коллегия трибунала отошла в сторонку, к своей грузовой машине, чтобы вынести определение о направлении дела на доследование, о чем, разумеется, подсудимый не знал и знать не мог. Он очень нервничал, видимо считал, что жизнь ею на волоске, закончится бесславно, смертью.

Раздались выстрелы. Стреляли с близкого расстояния по трибунальцам. Сомнений никаких — враг. Это была фашистская разведка.

Трибунальцы схватились за оружие, врассыпную поползли к естественным укрытиям. Завязался бой. Один из членов трибунала поднялся со словами: «В бой за Родину…» — и был насмерть сражен вражеской пулей. Подсудимый схватил автомат убитого и мгновенно исчез за косогором в густых зарослях орешника. Оттуда он и повел огонь по фашистской разведке, да так удачно, что почти без помощи трибунальцев отразил наскок врага. Трибунальцы потеряли одного товарища, фашисты расплатились за него семью убитыми и одним пленным.

Обстановка оставалась весьма опасной, она грозила гибелью. Враг потеснил один из полков дивизии, вклинился на значительном пространстве в ее ряды. Трибунальцы очутились между линиями огня своих и чужих. Самолеты врага неистовствовали. Заходы, заходы — казалось, им не будет конца. В один из таких заходов была обстреляна трибунальская машина, она скособочилась, оказались прошитыми пулеметной очередью ее скаты. Вскоре послышался стон, но сразу же утих. К председателю быстро подползли товарищи. Раненый потерял сознание, но его мгновенно оживили, помог нашатырный спирт, оказавшийся в аптечке секретаря трибунала. Времени терять нельзя — ни минуты, ни секунды. Надвигалась более страшная опасность: плен. Для работников специальных органов действительно плен страшнее смерти: их, установив личность, немедленно убивали или, если позволяла обстановка, предварительно пытали, потом истребляли.

И тут снова пришло спасение, и пришло оно от подсудимого: он оказался сильным, выносливым, именно он вынес раненого из опасной зоны и доставил в санбат.

Прокурор дивизии, получив дело с определением трибунала о доследовании, прекратил его производством, а солдата представили к правительственной награде, которая была для него первой высокой наградой и, как потом оказалось, далеко не последней.

Очередь рассказывать подошла к хозяину гостеприимного дома — Александру Ивановичу Курскому. Впрочем, его попросили взять слово вне очереди, зная, как богата и разнообразна была его судебная практика военных лет. Курский охотно согласился, но сразу же оговорился, что намерен несколько нарушить характер воспоминаний, отвлечься от военной темы. Он расскажет о том, как приобщился к судебному миру, причем почти скандально…

— В мое сердце прочно запала судьба одной девицы… кажется, она звалась… Ксения. Отлично помню фамилию — Торцова. Точно, Ксения Торцова.

— В таком случае, позвольте мне! — энергично вмешался Анисимов, бывший член городского суда, ныне полковник юстиции в запасе. — Я тоже… Забыл разве, Александр Иванович? Ведь это я вел служебное расследование о твоих подозрительных взаимоотношениях с Торцовой и чуть было не испортил подающему надежды молодому юристу карьеру…

— Как же, Владимир Владимирович, как же, такое не забывается! Я даже помню, что ты сменил гнев на милость.

— Поправка: гнев отрицаю, милость признаю.

— Но о гневе — к слову, его действительно я не почувствовал.

— А знаете, я ведь вмешался сейчас не случайно: лучше будет, если я расскажу о том, что хочет рассказать нам Александр Иванович. Дело несомненно достойное внимания, но хозяин дома может его обеднить, — говорить ведь надо не только о Торцовой… Кто «за»? Подавляющее большинство…

— Так исстари повелось, — начал рассказывать Анисимов, — трудно найти студента, который не мечтал бы превзойти самую яркую звезду на своем профессиональном небосклоне. Грешен, хотя и не так сильно, но грешен был в этом и Саша Курский. И он никак не ожидал, что его судебная карьера начнется за убогим, чуть ли не о трех ножках, столиком секретаря судебного заседания, да еще — на первых порах — под особым надзором судьи и даже старшего секретаря суда.

…За приставными столиками в зале судебного заседания, переполненного народом, Курский-секретарь и три женщины — две молодые и одна пожилая.

Раздался звонок. «Суд идет!»

Вошла Иринина и с нею две народные заседательницы.

Председательствующая обратилась в зал с вопросом:

— Ксения Торцова здесь?

С передней скамьи встала молодая женщина. Правильные черты лица, под серыми глазами темные круги, волосы не прибраны; фигура стройная, с еле заметной сутуловатостью; взгляд настороженный.

Истица — Костикова, представитель роно. Против нее — в коричневом костюме, в шелковой блузке с зеленым галстуком — помощник районного прокурора Глаголева. У края стола примостилась пожилая женщина, заведующая детской комнатой районного отделения милиции Петрищева. Они пришли в суд защищать Наташу, двенадцатилетнюю дочь Ксении Торцовой.

Роно возбудило два дела против Ксении: первое — о лишении ее родительских прав, второе — о выселении за невозможностью совместного проживания ответчицы с ребенком, родителями и соседями. Оба дела будут слушаться раздельно, одно за другим.

Свидетелей — в том числе и мать Ксении — предупреждают об ответственности за ложные показания и удаляют из зала. Судья объявляет состав суда и разъясняет сторонам их права в процессе.

Говорит Костикова — представитель роно. Говорит нервничая, волнуясь. В районный отдел народного образования поступили сигналы о неблагополучии в семье Торцовых. Собственно, тут нельзя говорить о семье: старики Торцовы — отец и мать Ксении — давно отделились от дочери, восемнадцатиметровую комнату разделили перегородкой. Наташа числится на площади матери, а живет с бабушкой. У Ксении мужа нет, она мать-одиночка. Нигде не работает, пьет, в пьяном виде скандалит и дома и на людях. Дочке Наташе ничем не помогает, воспитанием ее не занимается; ребенок всецело на попечении бабушки. Чтобы избавить