Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

Как относится к этому Наташа?

С девочкой обстоятельно беседовали. Она очень любит мать, не раз просила ее не пить противную водку и не приводить чужих мужчин, которые тоже пьют водку, а потом шумят и ругаются, иногда дерутся. Сейчас девочка согласна только бабушку считать своей мамой.

От имени отдела народного образования Костикова просит лишить ответчицу Ксению Торцову родительских прав и обязать ее выплачивать бабушке двадцать пять процентов заработка на содержание Наташи до совершеннолетия девочки.

— Что вы скажете, гражданка Торцова? — сухо спросила Иринина. — Иск признаете?

Ксения встала, оперлась рукой о дубовую спинку скамейки, хотела что-то сказать, но лишь проглотила слюну.

— Суд вас слушает! — повысила голос Иринина.

Торцова, переступив с ноги на ногу, неуверенно сказала:

— Надо же оболгать так человека… Ни стыда, ни совести!

Судья пытливо посмотрела на Ксению:

— Вы это всерьез говорите, Торцова?

— Мне не до шуток, гражданка судья: я страдаю и как мать, и как женщина. Меня хотят втоптать в грязь мои враги, которые явились сюда под видом честных свидетелей и защитников моего ребенка. Разве вы этого сами не видите, не понимаете?

Судья, мрачнея, поспешно перелистывает пухлое дело. Оглашаются акты милиции, комиссии содействия при домоуправлении. Поражает терпение всех этих представителей административной власти и общественности.

Судья не оглашает акты полностью — смягчает описание пьяных проделок ответчицы и время от времени ставит лишь вопросы: «Это что — тоже ложь?», «Наверное, и это милиция выдумала?», «И здесь вас опять оболгали жильцы дома, сводят с вами личные счеты?».

Ксения вызывающе смотрит на судей и, поспешно подхватывая последние слова того или иного вопроса, убежденно твердит:

— Да, ложь, с начала и до конца ложь! Да, милиция выдумала, все до единого слова выдумала… Да, сводят личные счеты, все свидетели — мои личные враги, и топят меня!

На что рассчитывает Торцова? Неужели она не понимает, что ее упрямство, ничем не оправданное запирательство настраивает против нее всех: судей, прокурора, представителей роно, милиции и всех присутствующих в зале? Куда лучше было бы чистосердечно во всем признаться, дать слово поступить на работу, добросовестно трудиться и воспитывать дочурку.

Мать-одиночка! Какое нелепое слово. Пожалуй, она дочь-одиночка, — даже старуха мать против нее.

Иринина мрачнее тучи. Это редко с нею бывает. Обычно она до самого последнего момента, до вынесения приговора или решения, скрывает свое мнение — хорошее качество судьи. Да иначе, как известно, не положено, можно «заработать» отвод. А тут она не выдержала. Никто, ни одна честная душа не выдержала бы! Иногда Иринина отворачивалась, не могла смотреть на ответчицу, слушать ее наглое вранье…

Александру Курскому было жаль Торцову. Почему? По молодости лет, из-за отсутствия опыта? Торцова казалась ему глубоко обездоленной женщиной. Нужно ли так строго ее судить? Какие обстоятельства вынудили эту женщину с такой беспощадностью осквернять себя? Почему этим вопросом не интересуются ни суд, ни представитель прокуратуры, ни представитель роно? Неужели и Иринина, всегда такая внимательная, не чувствует, что Торцова всего лишь жертва каких-то неизвестных обстоятельств? Если объявят перерыв, Александр поговорит с судьей: надо поглубже проникнуть в душу несчастной, ей ведь угрожает серьезная опасность — потерять ребенка, лишиться крова…

Иринина захлопнула папку и спросила заседательниц, нет ли у них вопросов к ответчице. Вопросов не было. Прокурор и представительница детской комнаты милиции тоже не задали ни одного вопроса. Все казалось ясным, о чем тут еще разговаривать.

Допросили четырех свидетелей, они подтвердили факты: от правды никуда не уйти. Да и сама Ксения Торцова, видимо, это чувствует.

Из свидетельской комнаты вызвали Торцову-мать.

— Вы мать Ксении Торцовой? — спрашивает судья.

— Да… к моему великому горю…

— Расскажите, гражданка Торцова, подробно, что там у вас происходит.

Голос матери срывается. Когда-то она жила с мужем хорошо. В семье достаток. У мужа, столяра-краснодеревца, золотые руки. Мать занималась домашним хозяйством и воспитанием дочери, которую тогда очень любила, иначе ведь нельзя — единственная.

Случилось так, что Ксюша стала матерью… Как это случилось? Говорит, полюбила… Она замкнулась, стала избегать родителей. Потом поступила на завод, передав маленькую Наташу бабушке. Работа у Ксении была легкой: поручили кладовую, куда нередко за целый день никто не заглядывал. Она работала, и, судя по всему, неплохо, ею были довольны, Ксения могла бы и до сих пор работать. Но года четыре назад у нее завелась подружка и стала подбивать бросить работу и уехать к Черному морю, где на берегу, на пляжах женихи валяются, как чурбаны, подходи и бери любого. И что же — эта подружка добилась все-таки своего: Ксения оставила работу, бросила ребенка.

Скорбные показания матери взволновали Курского. Надо ли судить Ксению за то, что ей захотелось простого женского счастья? Мужа, которого она любила бы? Верно ли говорить: ты должна ставить работу выше всех желаний? Если бы она имела интересную профессию, работала в коллективе!.. А то ведь сидела одна-одинешенька в кладовой, на отшибе, наедине сама с собой, со своими горькими думами. И разве не вина окружающих, что они не сумели направить ее в другую сторону — к лучшему? Конечно же, они в какой-то мере виноваты…

Без малого шесть месяцев пропадала Ксения, ни одной весточки о себе не прислала. Ждали, беспокоились, что с ней?

Но вот Ксения вернулась домой, загорелая, закоптилась с ног до головы, похудела, просто на себя не похожа. Думали — поумнела, дурь на жаре вытопилась. Ничего подобного — хуже стала. На работу не возвратилась, целыми днями пропадала, домой приходила ночью, нередко под утро. В квартире стали поговаривать, что Ксения пьет, что завела нехорошие знакомства. Это была правда. Скоро домой она стала приходить не одна, а с мужчинами, стала задиристой, падкой на плохое слово и даже драчливой.

В квартиру зачастили работники милиции, члены комиссии содействия. Много они потратили времени и слов, и все напрасно. Девочка жила с бабушкой. Наташа многое понимала, многое знала. И вот — судебное дело…

— Да, плохую вы дочь воспитали, плохую! — в словах судьи укор и сожаление. Иринина обращается к ответчице, хмурясь: — Скажите, может быть, ваша мать тоже… говорит неправду?

Ксения молчит, опустив голову.

Прокурор спрашивает:

— Свидетельница Торцова, скажите откровенно, что вы сейчас думаете о своей дочери?

— Что я думаю… Что я могу думать: плохая она дочь, да и мать никудышная, словом — пропащая…

В зале зашумели:

— Змея это, а не дочь!

— Отрешить надо по суду эту тварь от ребенка!

— Довольно, граждане, мешаете работать… У вас, товарищ прокурор, будут еще вопросы?

— Да… Скажите, свидетельница Торцова, вы где работаете и кем?

— В столовой,