Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

наказания потребовал прокурор для Кауфмана, Гензеля и некоторых других подсудимых. В отношении Рихтера и еще двоих немцев он от обвинения отказался за отсутствием достаточных доказательств их вины.

Адвокатов в этом процессе был внушительный отряд — сорок девять человек, по количеству подсудимых. Но их роль была трудной: что можно сказать в пользу отъявленных душителей? Все же адвокаты говорили, выискивали все, что можно было выпекать, старались отбросить лишние факты, вмененные в вину их подзащитным из-за спешки или по недосмотру следователей, и, как положено, взывали к милосердию. Исключение составляли пять адвокатов, которые защищали Рихтера и четырех других немцев, — они еще в ходе судебного следствия ослабили предъявленные их подзащитным обвинения, в речах же завершили эту свою работу.

Предоставляется последнее слово подсудимым.

Тон задал фон Дейч: он уже не посмел отрицать полностью свои злодеяния, хотя назвал их, с присущей ему деликатностью, досадными недоразумениями, с дрожью в голосе просил сохранить ему жизнь.

В разных вариантах, но по существу то же говорили и все остальные подсудимые, многие из них подражали своему патрону даже в манере выражения своих чувств.

Голубятников-Барский от последнего слова отказался.

Приговор Военного трибунала был неумолимо суров и безоговорочно справедлив: именем Союза Советских Социалистических Республик было решено применить высшую меру наказания — смертную казнь в отношении фон Дейча, Кауфмана, Гензеля, Голубятникова (Барского) и других наиболее злостных гитлеровцев и их пособников; многие получили разные сроки лишения свободы; Ганс Рихтер и еще четыре человека по суду были оправданы за недостаточностью собранных по делу улик.

РАДОСТИ И ГОРЕСТИ

Рассказы

«НЕТ БОЛЬШЕГО СЧАСТЬЯ…»

Эти слова записал в свою памятную тетрадь Александр Иванович Курский сразу же после рассмотрения последнего, прощального дела в Военном трибунале войск МВД СССР Энского округа (предстояла почетная демобилизация). Полностью эта мысль была выражена так: «Нет большего счастья для нашего брата, когда выносишь оправдательный приговор невиновному, ошибочно привлеченному к уголовной ответственности».

Поводом для такой искренней записи послужило дело Глухова.

В тяжелые для страны дни был арестован и привлечен к уголовной ответственности первый секретарь горкома партии одного из небольших городов среднерусской полосы Митрофан Степанович Глухов. Обвинялся он в тяжком государственном преступлении: «…из-за его преступной нераспорядительности фашисты захватили важные промышленные объекты, что способствовало усилению экономической мощи противника».

Глухов дважды приговаривался военными трибуналами к расстрелу, и дважды Военная коллегия Верховного Суда СССР отменяла приговоры за недостаточностью собранных по делу улик, предлагая более тщательно проверить утверждения Глухова о том, что он настоятельно добивался от военного командования уничтожения промышленных объектов города, требовал этого и устно и письменно. Трудно было отыскать лиц, на которых ссылался Глухов, трудно потому, что обвиняемый точно не знал их фамилий, забыл названия частей.

Курский мог поручить это дело кому-нибудь из членов трибунала, но решил взять на себя председательствование, сделать все, чтобы квалифицированно решить его окончательно.

Трибунал определил: «Дело заслушать в судебном заседании с участием сторон — прокурора и адвоката, без свидетелей, за отсутствием таковых».

В третий раз подсудимый Глухов выслушивает обвинительное заключение, оно повторяется почти слово в слово. Третий раз на вопрос о виновности, он отвечает: «Нет, не виновен». И в третий раз прокурор тянет обвинительную нить в свою сторону, адвокат оправдательную — в свою. Такова логика почти любого процесса. Да и сам Глухов теперь настраивает себя, как никогда раньше, на худший исход: потерял веру в людей и, что таиться, в правосудие. Дважды ему не поверили, почему же теперь… И все же он не сдаст своей позиции, будет защищаться до последнего; адвокат производит хорошее впечатление и твердо поддерживает его.

Где-то во второй половине процесса Курским овладело волнение: очень уж крепкий орешек, и вряд ли удастся его раскусить, не оставив на зубах щербинок, от которых будешь потом страдать. Верно, Глухов покоряет правдивостью своего тона, но какой от этого толк? Нужны не эмоции, а факты, доказательства. Важные промышленные объекты целехонькими попали в руки врага. Докажи же ты, первый секретарь, можно сказать, хозяин города, что был настоящим патриотом, коммунистом, находчивым, смелым и оперативным! Не докажешь — клади голову на плаху… Однако не дают покоя другие мысли: а что, если на деле все было именно так, как утверждает Глухов? Он не предполагал, что все обернется против него наихудшим, трагическим образом и вовремя не позаботился о доказательствах своей невиновности. Тогда загублен будет прекрасный человек. В деле много материалов, которые как раз указывают на хорошие качества Глухова, на его деловитость, требовательность к себе и людям, на его непогрешимую честность, моральную чистоплотность. Поистине ни единого черного пятнышка! И загубить такого человека… сойдешь с ума, всю жизнь будешь страдать… А если оправдаешь негодяя, приспособленца, труса, который продал интересы народа? Разве это лучше? Это тоже явится тяжким просчетом суда и в первую голову его, Курского, как председательствующего.

Создалось положение, которое принято называть безвыходным. Но правосудие безвыходности не признает: соблаговолите найти выход, любой ценой, любыми, разумеется законными, средствами. Суд не имеет права остановиться на полпути, когда подводится окончательный итог делу, он обязан сказать да или нет. Третьего не дано.

Курский машинально перелистывает страницы распухшей папки. В глаза бросается самодельный из серой плотной бумаги пакет. На пакете отчетливо значится: «личные документы Глухова М. С.». И в скобках: «паспорт и трудовая книжка». К делу, к формуле обвинения эти документы ни прямого, ни косвенного отношения не имеют… И тем не менее Курский раскрывает пакет: сработала привычка во все вникать. Ничего тайного, все должно быть доступно и суду, и сторонам, и подсудимому. Взял паспорт, перелистал, задержался на фотографии: умное лицо, выразительные, красивые глаза. Посмотрел на Глухова. Как сдал, похудел, постарел. Такое возможно от длительного нервного напряжения. Подумать даже страшно: ходить столько времени в смертниках, ждать бесславного конца!

И снова судья опускает глаза на пакет из серой плотной бумаги… А это что? Из трудовой книжки выпали какие-то записки, их три. Какое они имеют отношение к личным документам Глухова? Курский читает одну записку, вторую, третью. Все больше напрягается лицо, захватывает дыхание. Один из заседателей наклонился к нему, шепчет:

— Что с вами?!

Но Курский ничего не слышит, никого не видит: содержание записок всецело завладело им. Он глубоко и шумно вздохнул. Еще бы, какая тяжесть свалилась с его плеч!

— Подсудимый Глухов, подойдите ко мне!

Глухов вяло вышел из-за перегородки и подошел к столу. Судья пододвинул к нему раскрытое дело, сказал:

— Взгляните на эти