Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

Симонов надеялся уговорить Молотова отказаться от политического обвинения, которое могло привести к организационным выводам в отношении «Литературной газеты» и ее редактора лично. Но эффект оказался противоположным. Молотов почувствовал, что Симонов делает из него дурака и закусил удила. Он выделил свое драгоценное время, чтобы подготовить подробный разбор этой литературной полемики, и 3 августа направил Симонову ответное письмо. В нем Молотов начинает с утверждения, с которым не могли бы поспорить ни Симонов, ни Друзин, ни Новиков: «Действительно, с самого начала своей деятельности Маяковский стремился создавать революционное искусство. Но можно ли считать, что это субъективное желание Маяковского исчерпывающе объясняет и оправдывает факт его выхода из партии? Нет, ибо и в то время были литераторы, которые создавали революционную поэзию, работая в легальной и нелегальной большевистской печати, оставаясь в рядах партии»[1251]. От этой посылки Молотов переходит к злосчастному высказыванию Друзина: «Неужели Вы не заметили антиреволюционной фальши в этой странной тираде? В таком случае позвольте обратить Ваше внимание на следующее.

Ведь у автора этой цитаты получается так: „Маяковский стремился создавать революционное искусство“, но этим нельзя „исчерпывающе“ (!!) объяснить и оправдать факт его выхода из коммунистической партии. Таким образом, получается, что выход Маяковского из партии нельзя, видите ли, полностью (то есть „исчерпывающе“), объяснить стремлением создавать революционное искусство, но в какой-то мере (не „исчерпывающе“) этот шаг Маяковского можно объяснить и этим обстоятельством. Разве такие половинчатые рассуждения достойны коммуниста или даже просто революционного демократа!

В. Друзин пошел еще дальше по этой скользкой дорожке. Он заявляет: „И в то время были литераторы, которые создавали революционную поэзию, работая в легальной и нелегальной большевистской печати, оставаясь в рядах партии“.

По Друзину получается, что будто кому-то еще надо доказывать самую возможность „создавать революционную поэзию“ для человека, оставшегося в дореволюционное время в рядах большевистской партии. Друзин, видите ли, только допускает эту возможность и, как бы извиняясь за нашу партию, говорит, что „и в то время были литераторы“, которые создавали революционную поэзию, оставаясь в рядах партии. Трудно даже понять, чему больше сочувствует В. Друзин: партии или ренегатам партии?» Понять Друзина не мудрено, ничего антипартийного в его рассуждениях нет. Он воспроизводит мотивы Маяковского, который желал сосредоточиться на создании революционного искусства и поэтому отошел от партийной работы. Все-таки искусство требует жертв, хотя бы времени, над созданием качественных произведений искусства нужно много работать. Но Друзин с позиций партийности искусства естественно критикует Маяковского за этот шаг. Конечно, желание Маяковского сосредоточиться на литературе объясняет пагубное с точки зрения коммуниста решение отойти от партийной работы, но Друзин побивает мотивы Маяковского, говоря о возможности сочетать работу в партии и в искусстве. Сомнения по этому поводу Молотов Друзину грубо приписывает, придравшись к слову «исчерпывающе» и придав ему не то значение, в котором его употребил коммунистический литературный критик. Так что, если бы перед Молотовым не стояла задача приложить «Литературку» за ревизионизм, он мог быть совершенно спокоен по поводу ортодоксальной позиции Друзина, который в свою очередь выискивает крамолу в невинном фактическом замечании «Комсомольской правды»[1252]. Но Молотову нужен повод, чтобы продемонстрировать свою роль идеологического эталона, по которому должны сверять чистоту коммунистических помыслов все прочие авторы Советского Союза. И пятнышко, обнаруженное на листе «Литературки» опытным взглядом старого большевика, разрастается в здоровенное родимое пятно капитализма: «Откровенно говоря, я не мог и не могу без негодования читать всю эту антиреволюционную болтовню Друзина о нашей большевистской партии. Я слишком мало знаю о В. Друзине, чтобы судить о нем, но что Друзин не способен по-настоящему защищать знамя и честь партии, это достаточно ясно.

Удивляет меня то, что Вы, тов. Симонов, не заметили этого и даже взялись за столь неуместную защиту этих чуждых нашей партии рассуждений В. Друзина»[1253].

Столкнувшись с негодованием столь высокопоставленного вельможи, Симонов предпочел выкинуть белый флаг независимо от качества аргументов Молотова, и 4 августа написал ему:

«Дорогой Вячеслав Михайлович!

Благодарю Вас за Ваше письмо. Оно помогло мне понять, в чем состояла моя ошибка и с публикацией изложения доклада В. Друзина, и с последующей неверной оценкой с моей стороны содержащихся там половинчатых, беспринципных суждений.

Но дело не только в этом – Ваше письмо для меня – сравнительно еще молодого коммуниста – послужит большой наукой на будущее. Что это так – надеюсь показать делом. Глубоко уважающий Вас.

К. Симонов»[1254].

Константин Михайлович Симонов. 1950-е. [Из открытых источников]

Довольный одержанной победой, Молотов разослав эту переписку коллегам по Президиуму, лишний раз напомнив им о своей роли хранителя устоев изначальной большевистской идеологии. Так сказать, на правах старейшего большевика в Президиуме ЦК.

Также Молотов казался незаменимым на капитанском мостике советской дипломатии. Это демонстративно подчеркивалось, в том числе Хрущевым: «Удивляюсь я на Вячеслава. Какую голову надо иметь. Ведь весь мир надо в голове держать. Это хорошо, что он у нас на этом деле сидит. Надежно. Он не сплошает. И осторожный. А тут и нельзя с бухты-барахты. Да, Вячеслав – голова»[1255].

Молотов продолжал бдительно следить за вмешательством коллег во внешнеполитическую деятельность, чем грешил Маленков на правах председателя правительства. Скоро Молотов припомнит это Маленкову. А пока под его место «первого среди равных» активно «копал» Хрущев. Сначала он добился для себя права вести заседания Президиума ЦК как первый секретарь. Таким образом, в высшем руководстве был восстановлен приоритет партийной иерархии над государственной (что стало логичным продолжением обличения Берии за попытку поставить над партией МВД). Но в глазах страны и мира Маленков оставался главным лидером СССР, и Хрущев решил с этим покончить – при поддержке Молотова и других членов Президиума ЦК.

8 августа 1953 года в своем выступлении на сессии Верховного Совета СССР Маленков анонсировал курс на «крутой подъем производства предметов народного потребления» и продовольственной продукции. Налог с приусадебных участков колхозников был переведен с прогрессивной ставки на твердую и уменьшен вдвое, что стимулировало производство «индивидуального сектора». Были снижены нормы поставок мяса, молока, яиц и шерсти, а закупочные цены на продовольствие увеличены. Это позволило в два раза увеличить оплату трудодня в колхозах. Крестьянство получило стимулы к лучшей работе. Но они могли сказаться со временем, а продовольствие нужно было поставлять в города сейчас.

В этом установочном выступлении Маленков нарушил монополию Молотова на внешнеполитическую проблематику. Как глава правительства он включил в свою речь внешнеполитический раздел, где заявил, что нет такого спорного