Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

совсем ее нет. Боже мой! Я прямо в отчаянии, что упустила этого человека. Правда, я взяла слово с этой женщины, что она известит меня в случае, если он вернется, или же ей удастся где-нибудь его обнаружить. Наконец вчера моя приятельница, возвращаясь пешком с сестрой от соседей, почувствовала, что кто-то прикоснулся к ее платью. Обернувшись, она увидела человека, который поднес к губам край ее платья. Но у того человека были две руки. Он тотчас поспешно удалился. Фаншетта отлично его разглядела и уверяет, что это совсем не тот, что проходил через Семюр. Вот и все на сегодняшний день, любезный Пьер. Кажется, Вы находились ближе, чем я, к Злосчастному, но он все равно избегает всех нас. Остаюсь, и т. д.

ПИСЬМО CCXXI

ОТ ЛОРЫ К ЗЕФИРЕ

Дети получают свои портреты от однорукого и одноглазого художника

Эдмон во Франции, он здесь, это совершенно несомненно, и вы именно ему оказывали помощь; он занимался живописью и вы сейчас узнаете, с какой целью.

Вчера наши юнцы прогуливались одни во фруктовом саду, детей господина Луазо не было с ними. И вот в том месте, где несколько дней назад обрушилась стена, появился человек, у которого лишь одна рука была настоящая, а левая — искусственная, и со слезами попросил у них милостыню. Все они были потрясены, как никогда. Парангон, выступив вперед, ободрил остальных и дал нищему монету. Моя Лора, не имея денег и не зная, что дать, предложила ему совсем новенький, очень красивый носовой платок. Эдме-Колетта, очаровательное дитя, сказала ему: — Милый старичок, не плачьте так (ибо он проливал слезы, дорогая моя), у вас только один глаз и он совсем красный! Как бы вам не лишиться его, как и другого! Вот, возьмите мой серебряный игольник и браслет. — Нет, дитя мое, — отвечал нищий, — я принимаю лишь одну вещь — ваш браслет... — Она дала ему его, и бедняк, получив браслет, поцеловал его. — Ну, а я, — сказал ваш сын, — неужто ничего не дам этому милому человеку? Вот мои часы, они не ходят, но все-таки стоят не меньше двадцати четырех су; мне хотелось бы, чтобы они были серебряные или золотые, и я все равно подарил бы их вам, милый человек, потому что вы такой бедный и такой несчастный. — Вы сказали правду, дитя мое, — ответил нищий, — но если я принимаю от вас, то хочу тоже кое-что вам подарить, — вот, прелестные мои дети, вот картинки, которые вас порадуют. Но сперва не скажете ли вы мне свои имена? — Парангон назвал себя, и бедняк закрыл лицо рукой. То же сделала моя Лора, — и он поднял взор к небесам, вздыхая (от детей ничто не ускользнуло). Эдме-Колетта сказала: — А я, милый папаша, Эдме-Колетта. Моя дорогая мамочка оставила меня здесь у своей подруги госпожи Луазо, которая любит меня от всей души, и у мамы моей дорогой подруги Лоры, которая тоже крепко меня любит. Не будь у меня такой мамочки, как моя, я бы ничего на свете не желала... но я так хочу видеть мамочку!.. Если б вы только ее знали!.. Ах, если б она увидела вас, она помогла бы вам, ведь она любит всех, кто страдает... Боже мой, — обратилась она к остальным, — какие же мы недогадливые! Нам надобно отвести милого дяденьку домой, ему окажут там помощь, как оказывают всем, кто в ней нуждается.

Бедняк поблагодарил и спросил, как зовут вашего сына, и тот ответил ему, что его мама — госпожа Зефира и она сейчас в Париже вместе с мамой его дорогой Эдме-Колетты. — Я не понимаю вас, сын мой, — ответил бедняк, — кто ваша мама? — Мальчик повторил свои слова. Парангон, видя удивление нищего, подтвердил сказанное вашим сыном. — Но ведь она умерла, — возразил нищий. — Нет, она не умерла, — отвечал Парангон, — она была нечаянно ранена одним человеком, которого она оплакивает и которого все мы оплакиваем. Он решил, что убил ее, но она выздоровела. — Так это была она! — вполголоса проговорил нищий. Он роздал подросткам картинки и поспешно удалился. Они стояли и восхищались прелестной живописью, вначале не узнавая себя. Наконец Парангон, смотревший на портрет Лоры, сказал: — Но ведь это ты, друг мой! А это похоже на меня! — Эдме-Колетта тут же воскликнула, чтоу нее в руках ее собственный портрет и портрет Зефирена! У каждого был свой портрет, причем все четыре миниатюры были исполнены великолепно. К несчастью, молодежь долго забавлялась, рассматривая их, и не сразу вернулась домой, где, впрочем, никого не было, кроме госпожи Луазо и меня; муж ее находился на судебном заседании, господин Кенси на охоте, а слуги на полевых работах. И весьма вероятно, что Эдмон, если это был он, в чем почти нет сомнения, — воспользовался всеми этими обстоятельствами, о которых без труда узнал.

Итак, любезная Зефира, вам есть чем руководствоваться в поисках, которые вы теперь предпримете.

Взаимная склонность твоего сына и Эдме-Колетты день ото дня становится все более явной. Мы с госпожой Луазо только и говорим Зефирену, что об Эдме-Колетте, а этой последней — о Зефирене. Я убеждена, что мы преуспеем, и коль скоро этот замысел тебе по душе, ты можешь питать надежду. Однако лучше сказать об этом госпоже Парангон лишь когда дело увенчается успехом, — хочется приготовить ей радостный сюрприз.

ПИСЬМО CCXXII

ОТВЕТ

Зефира видела Эдмона, но не узнала его. Она рассказывает свой сон

У него лишь один глаз! Боже мой! Я видела его, и сердце не подсказало мне, что то был он! Я никогда не утешусь в этом!.. Он полагал, что лишил меня жизни!.. Судя по самой себе, могу себе представить, как он страдал от этого ужасного сознания!.. Любезная Лора, нынче ночью я размышляла о твоем письме, о врожденном инстинкте, повинуясь коему, наши дети оказали помощь своему отцу, а Эдме-Колетта обнаружила к человеку, столь дорогому ее матери, горячее сострадание, объяснимое лишь голосом крови, — и после этого мне приснился сон, который я не могу вспомнить без ужаса. «Ну, что такое сон!» — скажешь ты. Друг мой, я знаю не хуже тебя, что это лишь пустая иллюзия, но все же эта иллюзия обладает известным правдоподобием, и после того, что мы пережили, надлежит быть готовыми ко