Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

class="p1">«К сожалению, – сказал он, – в вопросе борьбы с большевизмом сейчас не только в левых социалистических, но и в так называемых буржуазных кругах общества возникло некоторое сомнение. Большевики за два года пребывания у власти научились быть дипломатами. Недаром до нас доходят сейчас известия, что большевики готовы разделить власть с другими социалистическими кругами. Это, несомненно, делается для того, чтобы привлечь к себе общественное мнение не только внутри советской России, но и вне ее, за границей.

Несмотря на все победы, о которых так много говорят в настоящее время большевики, внутри страны положение советской власти чрезвычайно тяжело, и, вне сомнения, они готовы пойти на весьма большие уступки, чтобы только снять с советской России блокаду, сковавшую все стороны хозяйственной жизни страны.

К их заверениям о готовности идти на уступки следует относиться с исключительной осторожностью. Они заявляют это только для того, чтобы привлечь на свою сторону иностранцев.

Я знаю цену этим заявлениям и непоколебимо уверен, что кровавая диктатура Ленина и Троцкого ни на шаг не может приблизиться к тому, что мы понимаем под истинно демократическими методами управления страной.

В тех элементах, которые находятся сейчас в оппозиции к вновь образовавшемуся правительству, безусловно бродят мысли об известном соглашательстве с большевиками. И это является главной основной причиной, почему совместная работа с этими элементами не представляется для правительства возможной.

Я хорошо знаком с верхами русских социалистических партий, я знаю взгляды Керенского, Авксентьева, Зензинова, Чхеидзе, Церетели и других. Я помню их поведение в те времена, когда даже в коалиционном составе правительства Керенского остро ставился вопрос об отношении к большевизму. Я помню, как горячо выступал в защиту большевиков Церетели, говоривший, что большевики – это наши товарищи; помню, как министр юстиции Малянтович выпустил из тюрьмы Троцкого; помню резолюцию, вынесенную Временным Советом Российской Республики.

Для меня ясно и неопровержимо, что дух соглашательства всегда был силен среди наших социалистических партий, и так осталось доныне. Если бы это было не так, и я ошибался бы, то сейчас, полагаю, не могло бы быть никакой партийности, и лозунг борьбы с большевизмом прочно объединил бы всех».

Чешская оценка иркутских тенденций

Несерьезность идеи единого социалистического правительства высмеивал даже «Чехословацкий дневник».

«Мы сомневаемся, – говорил он, – в том, что Сибирь в данный момент является зрелой для чисто социалистического правительства. Полная разруха экономической жизни, фронт Гражданской войны и невозможность обойтись без сносных, по крайней мере, сношений с Забайкальем и союзниками поставит новое правительство перед невозможностью действовать в рамках чисто социалистической программы, и социалистические партии были бы вскоре логикой событий принуждены идти на компромиссы, которые понятны у более широкой демократической коалиции».

Далее, касаясь большевизма, «Дневник» указывает, что о борьбе с большевизмом декларация думы прямо не говорит. «Считаем нелишним в подобных проявлениях высказываться конкретно, тем более что большевистская опасность является для средней Сибири фактом слишком реальным, чтобы его можно было стилистически обойти».

Чехам была, таким образом, ясна и утопичность проекта социалистической власти, и опасность соглашательства.

Искусственная трибуна

Нужно было где-нибудь выступить и правительству. Совет министров решил возобновить заседания Государственного экономического совещания.

Мне было дано указание ограничиться самыми общими заявлениями, для того чтобы оставить свободу для программного и декларативного выступления Третьякова.

Открытие совещания состоялось 8 декабря. Зал был полон публики, но депутатские места пустовали. Кворум еле набрался.

Среди публики сидели все лидеры иркутской оппозиции, и речи представителей правительства обращались больше к ним, чем к членам совещания.

Не имея другой трибуны, правительство решило воспользоваться Экономическим совещанием для политического выступления. Но цель достигнута не была.

Следуя данным мне указаниям, я ограничился лишь исторической справкой, почему правительство не могло создать себе опору в виде народного представительства.

«Его не было. Почему? Вспомните, что Сибирское правительство могло по историческим причинам опереться на Сибирскую областную думу. Но это правительственное учреждение, выработанное по самой несовершенной системе, состоявшее из представителей одной партии, не могло оказать поддержку власти и быть регулятором борющихся течений. А Директория? Она хотела опереться на остатки Учредительного собрания. Получилось то же, ибо и там был однородный партийный состав. В эпоху Гражданской войны такие представительные органы опорой власти служить не могут.

Неудачи партийной политики помогли нарождению новой власти. Омск стал всероссийским центром. Всероссийская власть не могла опереться на представительный орган одной Сибири: такой орган был бы неавторитетен в вопросах всероссийских. Но мысль о представительном органе не оставляла правительство. Результатом исканий правительственной и общественной мысли явилось учреждение Государственного экономического совещания. Это был не представительный орган, но это был мост к нему.

Тяжелое положение страны отвлекло внимание правительства. Ответственная задача создания представительного органа отодвигалась положением на фронте. Только 16 сентября правительственные предположения получили выражение в форме постановления о созыве Государственного земского совещания».

Я призывал к поддержке правительства и Государственного земского совещания, указывая на роковой характер момента, когда на карту поставлено все.

«Наша культура – утлый корабль среди бушующего океана, а мы, представители интеллигенции, не замечая надвигающейся на нас стихии, ссоримся на корабле. Океан поглотит корабль и нас вместе с ним».

Все ожидали, что Третьяков подробно разовьет положительную программу власти, но речь его вышла неудачной. Он ограничился критикой прошлого, и притом настолько резкой и несправедливой в отношении отдельных ведомств, что эта речь напоминала безответственное митинговое выступление.

Чем же окончилось заседание?

Представители земства, казачества, торгово-промышленного класса высказались за поддержку правительства для завершения борьбы с большевизмом, и только представитель кооперации Емелин заявил, что гражданский мир нужен в более широком масштабе.

– С кем? – раздались голоса с мест.

– С кем? – вскрикнул товарищ председателя Н.К. Волков. – С большевиками?

– Да, с большевиками, – ответил Емелин.

– Правительство борьбы с большевиками не может заключить мира с большевиками, – ответил я.

В этом был центр тяжести. К миру с большевиками стремились и Владивосток, и Иркутск. Из этих центров шли соблазнительные лозунги, разлагавшие тыл. Потому-то и не оказывалось никакой поддержки Государственному экономическому совещанию. Оттого-то и была так непримирима оппозиция в отношении к правительству, исходившему из лозунга: война до конца.

Глубокое заблуждение оппозиции, считавшей, что она опирается на народ, забывшей о том, что она тоже русская интеллигенция, с тем же великим грехом отчужденности от жизни и миропонимания народных масс, мешало ей понять, что судьба наша будет одинакова. Мы с ними были на одном тонущем корабле, но в ослеплении своем они думали, что потонем только мы.

События на Западе

В.Н. Пепеляев застрял на Западе. Быть может, он скрыл даже от самых близких к нему людей, что он