Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

был в заговоре со своим братом, генералом, и решил тогда же добиться отъезда адмирала Колчака из Сибири и созыва Земского собора, но вернее, что он уже на месте, ознакомившись с положением, которое оказалось гораздо хуже, чем мы ожидали, и увидев непримиримое отношение к Верховному правителю со стороны оппозиции, нашел новые решения, которых у него не было при отъезде. Но только он забыл обо всех текущих делах, не доложил адмиралу ни одного из присланных нами законопроектов и вместо расширенных прав и демократизации состава Государственного земского совещания потребовал созыва Земского собора.

Адмирал протестовал. Пепеляевы почти вымогали решение.

Адмирал отказал. Он прислал телеграмму Совету министров, просил совета и поддержки. Читая его телеграмму, мы чувствовали, какую драму переживал этот несчастный человек. «Я готов отречься, – говорил он, – но Пепеляев этого не хочет».

В то же время Пепеляев телеграфировал: «Я сделал все, что мог, я настаивал до конца, пусть теперь нас рассудят Бог и народ».

Мы не были уверены, что Пепеляевы не совершат какого-нибудь насилия над Верховным правителем. Поступки и телеграммы премьера казались дикими. Мы отправили ему в ответ резкую отповедь.

Это оказалось, однако, уже ненужным. Пепеляев обладал психикой, напоминавшей взрывчатое вещество. Взорвется – и кончено. Прошлого не вернешь. Долго гореть ровным пламенем он не мог. Его телеграмма была взрывом. Он сделал только одно: добился назначения главнокомандующим вместо Сахарова генерала Каппеля, Сахарова братья Пепеляевы арестовали, и Совет министров по предложению адмирала назначил расследование его действий.

Как ни относиться к Сахарову, но арест его был лишь демонстрацией общего развала. Он дал сигнал к повсеместному проявлению произвола и распущенности.

Адмирал отправился в Иркутск. Пепеляев последовал за ним через сутки. Он отстал, по-видимому, только для того, чтобы арестовать Сахарова.

Все законы, которые с такою поспешностью и тщательностью вырабатывали мы в Иркутске, остались неутвержденными.

Мы превратились в Иркутске в собрание людей, которых ошеломляли известиями, не давая времени ни действовать, ни даже опомниться.

Через наши головы адмирал переговаривался с Дитерихсом. Последний дал согласие вернуться к главнокомандованию только при том условии, что адмирал покинет Сибирь. Пепеляев уже остыл, догнал поезд адмирала и, следуя за ним по пятам, не только не проявлял никакого расхождения с Верховным правителем, но скорее поддерживал его. Получавшиеся с Запада телеграммы создавали впечатление, что Пепеляев не спешил в Иркутск, академически спокойно обсуждая с адмиралом положение, и как будто предоставил все воле судьбы.

Осведомление адмирала

Я терял терпение и спокойствие. Мне казалось, что мы медленно умираем от неизлечимой болезни. Как будто заражение крови постепенно распространялось по всему организму власти, заставляя неметь один его орган за другим.

Верховный правитель, казалось, не замечал и не понимал, что смерть приближается к нему, как к главе государства.

Мною была послана телеграмма с указанием всех вопросов, которые выдвинула жизнь, для разрешения которых необходимо было спешить в Иркутск, не задерживаясь нигде, не теряя часа. Самый важный из этих вопросов был мною формулирован так: «Единая большевистская Россия, или большевистская Россия и небольшевистские окраины, но с риском, что они станут колонией иностранных государств».

Другой вопрос относился к Дальнему Востоку: «Как предохранить его от распада, перспектива которого ясно намечается в непримиримости генерала Розанова и атамана Семенова, в их отношении к полосе отчуждения и фактической независимости каждого из дальневосточных атаманов».

Третий вопрос: «Российское или Сибирское правительство».

Адмирал понял первый вопрос как проявление соглашательского настроения и в Совете министров. Он требовал объяснений. Я ответил, что дам их в Иркутске, а сейчас прошу его спешить к нам. Я телеграфировал ему также, что его непонимание наших вопросов я объясняю только тем, что он оценивает положение на фронте менее пессимистично, чем мы.

Но по одному вопросу адмирал дал точный и пророчески верный ответ: «Если Российское правительство перестанет существовать, Дальний Восток немедленно распадется – таково было всегда мое убеждение».

Солидарный кабинет

Создалось положение, при котором правительство перестало быть властью. Оно стало безвольным и беспомощным и болталось, как рука и нога паралитика.

Нашей последней ставкой было Земское совещание. Первым актом обновленного кабинета было исключение из состава совещания назначенных членов, расширение представительства.

Когда же, наконец, это будет утверждено? Уже «Правительственный вестник» по непростительной небрежности редактора напечатал проект закона, еще не утвержденного адмиралом, все знали, что постановило правительство, а закона все еще не было.

Наконец мы потеряли терпение и, не ожидая представления Пепеляева, сами обратились к Верховному правителю с просьбой утвердить закон. Он отказал.

Разногласие произошло из-за трех евреев. Совет министров не хотел отказать еврейству в особом представительстве, хотя, по существу, такое представительство и признавалось искусственным. Адмирал не хотел, несмотря на все наши настояния, согласиться, что отказ в утверждении бестактен после того, как решение уже состоялось.

Так, все наше законодательство осталось пустым звуком. Другие труды разделили судьбу первого.

Еще хлопотал о чем-то А.А. Червен-Водали. Ездил, говорил. Всегда бодрый, оживленный, уверенный в себе, уверенный, что он настоящий земец и пользуется полной поддержкой общества, ни на минуту не теряя надежд.

Всегда оптимистически настроенный Волков поддерживал его в этом.

Но у прочих членов Совета министров не было такого победного настроения. Группы старых и новых министров после резкой речи Третьякова на совещании встали на враждебные позиции. Я не мог дождаться приезда Пепеляева, чтобы уйти из состава правительства, и, когда адмирал запросил, почему я прекратил информацию, я откровенно описал настроения в Совете и сказал, что не могу быть обвиняющим в составе правительства, потому что считаю, что ответственность за ошибки прошлого лежит и на мне, но не хочу оставаться и обвиняемым.

Не победное настроение было и у «премьера поневоле» С.Н. Третьякова. Он рвался на Восток. Он хотел привести из Забайкалья семеновцев и японцев. Но чувствовалось, что он смотрит на положение безнадежно.

Вокруг Иркутска стягивалось кольцо восстаний. Ангара не замерзала. Теперь не армия, а правительство могло оказаться перед непреодолимой преградой. Стоило сорвать мост, увести пароходы – и власть оказалась бы в ловушке.

Третьяков уехал. В «Модерне»[146]шли пари: вернется или нет? Ставить на возвращение решались немногие. Вместо Третьякова остался председателем Червен-Водали. Он принял на себя тяжелое бремя.

Глава 26

Агония власти

Если осуществление новой политической программы началось отставкой утомившегося Вологодского и заменой его молодым, неутомимым и решительным Пепеляевым, то это начало осуществления программы было и концом его. Дальше ничего не вышло.

Прежде всего не удалось обновление кабинета.

На старый сюртук наложены были две-три латки, да и то