Молочник - Владимир Алексеевич Абрамов

А мы только для себя. Сделать что-то вроде коробочки с порталами в разные точки мира. Например, когда мы были в Скандинавии, я из любопытства снял несколько координат. Камины — это хорошо, но они контролируются Министерством магии. А что если правительство сольётся и Сама-Знаешь-Кто захватит власть? В таком случае нам нечего будет ловить на родине. Лучше бросить всё и сбежать, куда глаза глядят, чем отправиться на реинкарнацию.

— Где твоя тяга к приключениям и желание защищать родину? — спросила Луна.

— Никогда не страдал тягой к приключениям. Неприятности как-то сами находят меня, они не спрашивают: «Колин, хочешь приключений: рисковать жизнью, здоровьем и свободой?!». Если бы это было так, я бы ответил: «Нет! Ни в коем случае». А родина — это сложно… Я готов защищать себя, тебя, брата, родителей, друзей и знакомых, на всех прочих чихать хотел — для их защиты существует аврорат, которому платят зарплату.

— Если начнётся война — разве не будет правильным сражаться на стороне Дамблдора? — спросила Луна.

— Нам всего по четырнадцать лет, какая война? Что мы можем сделать взрослым волшебникам? Наша основная проблема не Пожиратели, а их дети!

— Интересная точка зрения, — сказала Луна. — Пояснишь?

— Вспомни — всего одна маленькая девочка отправила другого мальчика на полгода в больничную койку. Этот же мальчик, не буду показывать на себя пальцами, сам едва не организовал возрождение Сама-Знаешь-Кого. Но что я не довёл до конца, сделала другая девочка. А теперь представь что будет, когда дети Пожирателей почувствуют себя безнаказанно… Поэтому надо задать себе вопрос — что мы можем им противопоставить?

Глава 45

Вестибюль был ярко освещён факелами, и шаги учеников по мощёному каменными плитами полу отдавались в нём эхом. Все двигались направо, к двустворчатой двери, которая вела в Большой зал. Предстоял пир по случаю начала учебного года.

В Большом зале школьники рассаживались по факультетам за четыре длинных стола. Вверху простирался беззвёздный чёрный потолок, неотличимый от неба, которое можно было видеть сквозь высокие окна. Вдоль столов в воздухе плавали свечи, освещая серебристых призраков, во множестве сновавших по залу, и учеников, которые оживлённо переговаривались, обменивались летними новостями, выкрикивали приветствия друзьям с других факультетов, разглядывали друг у друга новые мантии и фасоны стрижки. На этот раз Пивз не подстерегал учеников, так что я убрал палочку, приготовленную для отражения атак полтергейста.

Луна отделилась и отправилась за стол Райвенкло. Ко мне присоединились студенты Пуффендуя, в числе которых был Дэн. Едва мы дошли до стола Пуффендуя, как Дэна позвали друзья-третьекурсники, и он сел с ними. Я занял место у середины стола рядом с Ребеккой и Лизой. Они смотрели на преподавательский стол, который шёл вдоль главной стены зала, я перевёл на него внимание.

Первым увиденным оказался директор Дамблдор, сидевший в центре длинного стола в своём золочёном кресле с высокой спинкой. На нём были тёмно-фиолетовая мантия с серебристыми звёздами и такая же шляпа. Дамблдор склонил голову к сидевшей рядом женщине, которая что-то говорила ему на ухо. Она выглядела, как чья-нибудь вечно незамужняя тётушка. Пухлая и приземистая, с короткими курчавыми мышино-каштановыми волосами, она повязала голову ужасающей ярко-розовой лентой под цвет пушистой вязаной кофточки, которую надела поверх мантии. Вот она чуть повернула голову, чтобы отпить, из кубка, выставив на обозрение бледное жабье лицо и выпуклые, с кожистыми мешками глаза.

— М-м-м… — протянула Лиза. — Колин, а ты пробовал свиное молоко?

— У тебя эта дамочка тоже родила ассоциации со свинкой? — улыбнулся я.

— Есть в ней что-то такое, — покрутила в воздухе правой ладошкой Лиза. — Слишком много розового и обтягивающего, если она ещё захрюкает, сходство станет стопроцентным.

— Это Долорес Амбридж, я слышала о ней от мамы, — произнесла Ребекка. — Она помощница Фаджа. Говорят, у неё жутко скандальный характер. Только непонятно, что тут может делать человек, занимающий столь высокий пост?

— Похоже, Фадж прислал нам нового преподавателя ЗОТИ. В этом году, вероятно, у нас опять не будет нормального учителя по этому предмету, как это было с Локхартом.

— И всё же, Колин, все знают о твоей любви к молоку, — произнесла Ребекка Тёрнер. — Мне тоже интересно узнать о свином молоке. Ты его пробовал? Какое оно на вкус?

— Человеку нельзя пить свиное молоко. Оно по своему действию похоже на наркотик, вызывает невероятное чувство наслаждения и привыкания. Я и так молоко-зависимый, не хотелось бы подсесть ещё и на определённый сорт, который нелегко добыть.

— А какое ещё молоко ты пробовал? — поинтересовалась Лиза Купер.

— Единорожье, драконье, дромарогов и молоко почти всех млекопитающих, используемых в животноводстве: коровье, козье, овечье, кобылье…

— А собачье или кошачье? — продолжила Купер.

— Собак я ненавижу, поэтому ни за что не стал бы к ним приближаться. А кошачье молоко… Хм… Скажем так, кошки не любят, когда их доят — царапаются и кусаются. А на вкус ничего, но не бомба.

— Ого! — восхитилась Ребекка. — А человечье молоко? Ты его пробовал? — Её щёчки заалели.

— Конечно, пробовал… — на моё лицо выползла насмешливая ухмылка. Тёрнер хотела что-то высказать о моей извращённой натуре, но я не дал ей этого. — Как и любой из вас, но это было в грудном возрасте.

Ребекка проглотила слова, не успевшие сорваться с языка. Наблюдая за скисшей физиономией подруги, Лиза рассмеялась.

Место Хагрида заняла профессор Граббли-Дёрг. Несколько секунд спустя дверь, которая вела в Большой зал из вестибюля, отворилась. В зал потянулась длинная вереница испуганных новичков, возглавляемая профессором Макгонагалл, которая несла табурет с древней Волшебной шляпой, во многих местах заплатанной и заштопанной. На тулье Шляпы около сильно потрёпанных полей виднелся широкий разрез.

Разговоры в Большом зале разом умолкли. Первокурсники выстроились вдоль преподавательского стола лицом к остальным ученикам. Профессор Макгонагалл бережно поставила перед ними табурет и отступила. Началось распределение первокурсников. За нашим столом прибавилось порядочное количество студентов, не меньше, чем на Гриффиндоре.

Ежегодная речь Дамблдора, не особо отличающаяся от спичей прошлых годов, была нагло прервана Долорес Амбридж. Женщина начала нести полный бред. Единственный за нашим столом, кто внимательно вслушивался в этот поток слов — был Эрни Макмиллан, но взгляд его был остекленевшим. Луна за своим столом и вовсе достала «Придиру» и со скучающим выражением лица стала читать. Лишь преподаватели