Люди и встречи - Владимир Германович Лидин

жадно искал в человеке лучшее, как всю жизнь и сам стремился к лучшему, к самоусовершенствованию. Он прошел тот сложный путь русского интеллигента, который поднялся из самых низов и поставил перед собой трудную задачу наверстать в своей личной жизни все то, что было пропущено в его роду предыдущими поколениями.

Человек земли, жадно любивший природу в ее нетронутом виде (он даже сад при своей даче не возделал, чтобы все оставалось в первобытности), он был в курсе всех великих работ по изменению природы, радовался и восхищался ими, особенно если дело касалось родной ему Волги. Он был певцом Волги, с Волгой для него были связаны не только первые радости, но и весь тот большой жизненный путь, который он прошел, жадно читая книги, неутомимый в деле самообразования, не пропуская ни одного дня, чтобы не узнать для себя что-либо новое.

Мне привелось уже после его смерти просматривать книги из его обширной библиотеки. Не было ни одной области знаний — будь то философия, естествознание или даже статистика, — которая отсутствовала бы в этом собрании книг. Но это были не просто прочитанные книги. Все наиболее важное было в них подчеркнуто, они были проштудированы, он вел с ними беседу, и хотя это противоречило моему отношению к книге — имею в виду карандаш, — я не мог не восхититься той служебной ролью, какую выполняли для Александра Степановича книги. Но особенно поразительным в этой библиотеке было собрание книг по Волге и Поволжью. От старых путеводителей до сегодняшних планов Большой Волги, от альбомов с фотографиями XIX века до строительства Куйбышевской или Сталинградской гидроэлектростанции — все было в этом собрании, и можно порадоваться, что этот раздел библиотеки Яковлева почти целиком находится ныне в библиотеке Центрального дома литераторов.

Он любил мир, огромный, солнечный, полный расцвета мир. Образ жизни Яковлев вел такой, какой обычно мало свойствен литератору. Он вставал на рассвете, зачастую затемно, сам готовил себе скромный завтрак и садился за работу. Его рабочий день продолжался с перерывами от утра до вечера, и число написанных им книг — и романов, и рассказов для детей, и пьес, и очерков — огромно. На его даче под Москвой, где он месяцами жил один, вокруг него образовался своеобразный мир птиц, которых он прикармливал, и когда Александр Степанович говорил о птицах и зверях, казалось, что он посвящен в самые заветные их тайны, и во всяком случае птицы не боялись его. Он любил рассказывать о синицах или снегирях, в зимнюю пору находивших корм на его балконе, или о первых прилетах грачей, о повадках певчих дроздов. Познания его в этой области были огромны, как познания и в других областях, и каждый раз, нуждаясь в той или иной справке, я безошибочно обращался к нему: он знал, где и когда цветут те или другие цветы, когда прилетают и улетают те или другие птицы, какие звезды видны на небе в ту или иную пору года. Эта неутомимая страсть к познаниям влекла его в поездки по Советской стране, и где только не побывал этот неутомимый и прославляющий жизнь человек: то он принимает участие в арктическом походе на «Малыгине», то он на родной ему Волге, то он пишет, запершись в комнате гостиницы для инженерно-технических работников в Сормове, историю старейшего завода, то еще откуда-нибудь появляется на страницах газет его очерк или корреспонденция. Все интересно, жизнь разнообразна, надо возможно больше узнать ее, ездить, встречаться с людьми и по возвращении в Москву не переставать восхищаться и людьми и их делами.

Эта жадность имела, однако, и свои отрицательные стороны: Яковлев разбрасывался. Ощущая потребность возможно полнее рассказать о том, что его волнует, он, не кончив одного романа, принимался за другой, писал их одновременно, чего, бесспорно, нельзя делать, или, увлекшись историей завода, на долгие месяцы забрасывал свои основные работы. Это, конечно, приводило зачастую к срывам и разочарованию. Недовершенных работ после Александра Степановича осталось множество, и он сам признавал незакономерность огромной траты творческих сил, находившихся иногда в несоответствии с его физическими силами.

АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ

Книги Яковлева в большой степени автобиографичны. Его основной темой было становление человека в ту сложную и переломную пору, движение которой дала Октябрьская революция. Его книги «Октябрь», «Повольники», «Человек и пустыня», «Огни в поле», «Ступени» посвящены в основном этой теме. Как человек глубокой души, Яковлев особенно любил детей. Он написал для них множество книг, и им же посвящена его отличная пьеса «Павел Морозов». В кругу детей он расцветал. Он никогда не подделывался к детской психологии, и поэтому его книги для детей полны сердечности и искренности.

Следует все же особо сказать о его книге «Октябрь». Книга эта в советской литературе была первой о великих событиях Октября. Она была написана в ту пору, когда большинство писателей еще не подошли вплотную к теме совершившихся событий и когда эта тема казалась до чрезвычайности сложной. Книга Яковлева, описывающая Октябрьские бои в Москве, — книга страстная и взволнованная, — была написана о человеке, который, не найдя для себя путей и приняв участие на стороне врагов, осознает правду свершившейся революции. Ныне, когда о днях Октябрьской революции написано уже много томов, книга Яковлева, естественно, не может звучать так, как когда-то звучала; сам автор, конечно, многое пересмотрел бы и иначе написал бы свою книгу. Но, обращаясь к первым шагам советской литературы, «Октябрь» Яковлева не сбросишь со счетов.

Книга эта была для Яковлева путевкой в литературу; свою журналистскую деятельность и неудачи первых попыток писаний он сам определял для себя лишь подступами к главному: со всей страстью и верой в великое назначение литературы он хотел стать русским писателем. И следует поразиться упорству, с каким этот человек, пришедший в литературу уже в зрелом возрасте, пробивал для себя трудную дорогу: неудач у него было много. Однажды в беседе, не сразу подобрав слова, чтобы они не показались выспренними, он сказал мне:

— Знаешь, ни на какие профессии в мире я не променял бы профессию писателя... трудно, бьешься, по временам приходишь в отчаяние, но ведь дело-то какое светлое!

Познавший много, прошедший большой путь жизни, Александр Степанович был в такой степени стеснителен и скромен, что эти его пленительные качества некоторые поверхностные люди принимали за невыразительность. Он очень плохо умел говорить, спотыкался на словах, растягивал их, смущаясь сам, что плохо говорит, и эту своеобразную яковлевскую речь некоторые склонны были