В красном стане. Зеленая Кубань. 1919 (сборник) - Илья Григорьевич Савченко

Все пленные в полках немедленно были выделены и интернированы. В эту ночь было арестовано несколько сот офицеров.

Парад 1 мая состоялся. Площадь охранялась артиллерией и бронемашинами. Над городом летали разведчики-аэропланы. А на заборах и афишных витринах висел список расстрелянных в эту ночь контрреволюционеров. Их было 25.

О новом восстании пока не приходилось думать.

Отношение к пленным офицерам сразу изменилось. Начались бесконечные повторные регистрации, аресты без конца и ночные расстрелы без суда и следствия.

Было образовано несколько концентрационных лагерей, куда тысячами водворялось главным образом офицерство. Особенно многолюдным был лагерь на Кирпичном заводе, где томилось несколько моих друзей. Но оставалась и на воле небольшая группа офицеров. Это преимущественно коренные екатеринодарцы и те, кто жил в реквизированных комнатах по ордерам красного коменданта города и числился на амбулаторном лечении.

Я избежал лагеря, как амбулаторный пленный.

Из лагерей начались побеги офицеров, это скоро обнаружили и усилили надзор. Усиленные караулы хотя и сократили число побегов, но все же офицеры умудрялись бежать. Особенно строгий режим был установлен в лагере на Кирпичном заводе. Оттуда почти нельзя было бежать, но жажда свободы была так велика, что офицеры пускались на самые рискованные планы. Часто находили убитых и задушенных часовых. Через их трупы офицеры уходили на волю. Посты стали ставить двойными, но и это не помогало. Умудрялись обезоруживать красных часовых. Были случаи, когда вместе с офицерами бежали и красные часовые.

Комиссар лагеря отдал приказ, что за побег одного офицера десять оставшихся в лагере будут расстреляны по его выбору.

Пленные офицеры устроили тайное совещание и решили все же делать попытки к побегу, и побеги продолжались. Начались обещанные расстрелы: убежит два, а комиссар расстреливает пятьдесят, утверждая, что бежало не два, а пять.

Впрочем, лагерь Кирпичного завода был исключительным. Нигде в других лагерях ничего подобного не было, а в лагерях, разместившихся в самом городе, пленные офицеры пользовались отпусками по запискам, и их прилично кормили. Вообще, все зависело от произвола отдельных комиссаров. Это была типичная власть на местах. Каждый был самодержавным царем в своем деле.

IV. Еще регистрация. – Офицерская резолюция. – Допрос. – Генерал Кельчевский и полковник Шучкин. – В собачьем ящике. – У «университетского значка»

После раскрытия первомайского заговора начались бесконечные регистрации.

Офицеры приходили на них и больше уже не выпускались. Во дворе Особого отдела собралось в одну из регистраций около тысячи офицеров из числа не живших в лагерях. Прошел час, другой. Регистрация не начиналась. Стали недоумевать, спрашивать.

– Обождите, товарищи, соберется вас побольше, с вами будет говорить начальник Особого отдела.

– Но почему же часовой никого не выпускает со двора?

– Не приказано!

Скоро у ворот поставили два пулемета и заложили в них ленты. На крыше появились пулеметы.

– Что это значит? Почему?

Никто не давал ответа. Спрашивали у показывавшихся сотрудников Особого отдела. Отнекивались незнанием.

Но вот показалась представительная фигура во френче, в бриджах, отличные сапоги, шашка с золотым эфесом и георгиевским темляком. Офицеры набросились на него с вопросами:

– Вы из Особого отдела?

– Нет, я командир зеленой дивизии.

Зеленые до прихода большевиков на Кубань были двух толков: зеленые и красно-зеленые. Позиция и тех, и других была очень туманна, и их существование, главным образом в Линейной Кубани и на черноморском побережье, причиняло немало хлопот нашему командованию. Когда же большевики оказались на Кубани господами положения, зеленые обоих толков помогли им активно в борьбе с нами. Красно-зеленые били нас, а просто зеленые грабили наши обозы и беженцев. Утвердившись на Кубани, красные решили упразднить зеленую армию, но зеленчуки, как их принято называть на Кубани, грозили с оружием в руках защищать свою организацию. После недолгих переговоров было достигнуто соглашение, по которому зеленые входили в ряды Красной армии, сохранив свою внутреннюю автономность и знаки отличия. Через полмесяца красные сумели совсем перекрасить зеленых в красный цвет, и за зеленую ленточку, эмблему зеленчуков, тащили в ревтрибунал, как за контрреволюцию.

Офицеры окружили зеленого командира с георгиевским темляком и ждали от него ответа.

– Ради Бога, скажите, что с нами будут делать? К чему выставлены всюду пулеметы? От ворот гонят наших матерей, детей, жен…

– Право, я не уполномочен ничего говорить. Я пойду спрошу, если позволят, я расскажу вам.

– Но ведь вы знаете…

– Пойду спрошу. Если разрешат, я поделюсь с вами тем, что знаю.

Я не был здесь, но мне передавали участники этой регистрации, что они были в полной уверенности своего расстрела во дворе, и, пока вернулся зеленый начальник дивизии, было немало пережито.

После долгих ожиданий показался георгиевский темляк.

– Ну как? Что? – посыпались вопросы.

– Дело в том, что ВЦИК из Москвы прислал телеграмму с требованием репрессий к белым офицерам, пытавшимся восстать первого мая. Идет сейчас разговор по прямому проводу. Массового расстрела, конечно, не будет, но репрессии несомненны.

– Во что же они могут вылиться?

– Право, не скажу вам. Вероятно, концентрационные лагери, общественные работы, высылка на север.

Все заволновались, заговорили.

– Нужно переговорить с начальником Особого отдела. Мы не принимали участия в восстании…

– Мы ему не сочувствовали…

– Соберем собрание, господа. Вынесем резолюцию, скажем, что мы готовы служить Советской России…

Поднялся шум, говор.

– Товарищи, офицеры! – кричал кто-то из офицеров. – Советская власть встретила нас на Кубани без мести, без расстрелов. От нас зависело доказать новой власти, что мы дети одной России, что после разгрома деникинских войск, после самообольщения туманными разговорами об Учредительном собрании мы готовы войти в ряды Красной армии и служить в ней как честные воины. Восстание первого мая – это дело кучки офицеров, с которыми мы не имеем ничего общего. Об этом мы должны заявить громко и открыто. Нас ждут кары за преступления, которых мы не совершали.

В это время кто-то уже писал резолюцию.

– Товарищи! Время не ждет. Пока мы здесь разговариваем, по прямому проводу решается наша судьба. Нужно успеть вынести резолюцию и просить телеграфировать ее в Москву: в резолюции нужно ясно и отчетливо сказать, что мы думаем и как мы относимся к происходящим событиям. Товарищи, я предлагаю вам следующую резолюцию. Угодно ли ее выслушать?

– Просим! Просим!

Я не имею под рукой текста этой резолюции, но смысл ее и редакция многих мест врезались мне в память.

Резолюция гласила:

Мы, офицеры бывшей деникинской армии, ныне попав в плен, видим, что нам нагло лгали, говоря об ужасах советского режима. Мы видим, что здесь, в Республике Советов, воистину