Российский колокол № 3–4 (35) 2022 - Литературно-художественный журнал

домысливать финал книги и тем самым оставляют его с осадком разочарования и бессмысленно потраченного времени. С поистине мастерской огранкой создает Набоков узор причин трагичности судьбы своих персонажей, их быстрой (Шарлотта) или медленной (Лолита) гибели.

Здесь важно вспомнить, что Набоков показывает нам не просто физическую смерть своих персонажей, но и разрушение и утрату определенных состояний как разновидность смерти. Прежде всего это – утрата детства. Например, смерть ребенка в человеке, смерть нимфетки в девочке. В пользу последнего может свидетельствовать следующее замечание Гумберта о том, что «нет ничего гаже студенток», что «в них похоронены нимфетки»[2].

На первый взгляд, в произведениях Кэрролла нет трагичности. Да и как она там может быть, если это сказки для детей, которых он очень любил? Да и еще очень веселые сказки, наполненные пародиями, игрой слов и смыслов. Конечно, физической смерти героев в сказках Кэрролла нет. Но дело в том, что в «Алисе в Стране чудес» присутствует немало шуток о смерти, например когда Алиса заявляет: «Упасть с лестницы теперь для меня пара пустяков. А наши решат, что я ужасно смелая. Да свались я хоть с крыши, я бы и то не пикнула»[3].

Трагичность разлита в воздухе сказок, и она очень хорошо ощущается читателем. Трагичность уже напрямую видна в трогательных стихах, помещенных в начале и в конце «Страны чудес» и «Зазеркалья» и в эпиграфе части третьей «Сильвии и Бруно». И имя этой трагичности – смерть ребенка в человеке:

Алиса, сказку детских дней

Храни до седины

В том тайнике, где ты хранишь

Младенческие сны,

Как странник бережет цветок

Далекой стороны[4].

Подтверждением этой мысли может быть и стихотворение, помещенное Кэрроллом в начале «Алисы в Зазеркалье». Должна признаться, что этот шедевр не дал разъять себя на цитаты без ущерба для музыки смысла, поэтому привожу его полностью:

Дитя с безоблачным челом

И удивленным взглядом,

Пусть изменилось все кругом

И мы с тобой не рядом,

Пусть годы разлучили нас,

Прими в подарок мой рассказ.

Тебя я вижу лишь во сне,

Не слышен смех твой милый,

Ты выросла и обо мне,

Наверное, забыла.

С меня довольно, что сейчас

Ты выслушаешь мой рассказ.

Он начат много лет назад

Июльским утром ранним,

Скользила наша лодка в лад

С моим повествованьем.

Я помню этот синий путь,

Хоть годы говорят: забудь!

Мой милый друг, промчатся дни,

Раздастся голос грозный.

И он велит тебе: «Усни!»

И спорить будет поздно.

Мы так похожи на ребят,

Что спать ложиться не хотят.

Вокруг – мороз, слепящий снег

И пусто, как в пустыне,

У нас же радость, детский смех,

Горит огонь в камине.

Спасает сказка от невзгод  —

Пускай тебя она спасет.

Хоть легкая витает грусть

В моей волшебной сказке,

Хоть лето кончилось, но пусть

Его не блекнут краски,

Дыханью зла и в этот раз

Не опечалить мой рассказ.[5]

Когда сказку Кэрролла решили поставить на сцене и попросили его описать Алису, он в ответ написал статью «Алиса на сцене», в которой для описания своей героини использовал не признаки внешности, а признаки детскости: «…доверчивая, готовая принять все самое невероятное с той убежденностью, которая знакома лишь мечтателям, любознательная – любознательная до крайности, с тем вкусом к Жизни, который доступен только счастливому детству, когда все ново и хорошо, а “Грех” и “Печаль” – всего лишь слова, пустые слова, которые ничего не значат!»[6]. Причем в этой статье Кэрролл назвал себя ее приемным отцом, что весьма заметно перекликается с сюжетом «Лолиты», когда по воле Мак-Фатума Ло становится приемной дочерью Гума.

Главная черта философии Набокова и Кэрролла в том, что они одинаково понимают взросление, то есть расставание с детством, утрату детства, а утрату детства – как разновидность смерти.

Утрата земного рая детства

Льюис Кэрролл писал сказки для детей. И одного этого доказательства может быть достаточно для понимания того, что детство – высшая ценность для Кэрролла. А если серьезно, то Льюис Кэрролл очень любил розыгрыши и загадки. Это не обошло и меня. В процессе исследования я поняла, что почти каждая выбранная цитата по странному закону совпадения является подходящей как доказательство сразу для нескольких тем сравнения. Таким образом, тема трагичности судьбы героев незаметно оказалась и темой утраты земного рая детства, и все цитаты применимы как доказательства сходства у Набокова и Кэрролла и в этой теме.

Все это у Кэрролла слишком переплетено: утрата детства, одиночество, трагизм, смерть… Возможно, он назвал бы это экономией времени при выражении мысли или как-то так.

У Набокова теме утраты земного рая детства – как его собственного, так и детства вообще – посвящены почти все романы, рассказы, стихи. Трагичность судьбы большинства героев набоковских произведений заключается не во внешних исторических событиях и даже не в любовных разочарованиях, а в утрате земного рая детства. Лужин, Ганин, Эдельвейс, Найт и его брат В., Смуров, Круг, Гумберт, Пнин, Вадим Вадимыч, Хью Персон, Ван Вин, Кинбот – и далее, список открыт…

Восхищение ускользающей красотой

Восхищение ускользающей красотой не только является общей темой для наших авторов, но и имеет производный характер и тесно переплетено с трагичностью жизни, в которой неминуема утрата земного рая детства. Эти три темы, будто при помощи магического кристалла, незаметно сливаются и становятся одной.

У Набокова эта тема восхищения ускользающей красотой заметно сильнее, чем у Кэрролла. Реплики его персонажей делают прямые признания. Джон Шейд признается: «Теперь я буду следить за красотой, как никто за нею не следил еще»[7].

В романе «Король, дама, валет» Набоков пишет: «Красота уходит, красоте не успеваешь объяснить, как ее любишь, красоту нельзя удержать, и в этом – единственная печаль мира»[8].

Но красота, по Набокову, имеет черты, существенно отличные от понимания красоты Кэрроллом. Если понимание быстротечности красоты является общим для обоих авторов, то понимание ее утилитарной бесполезности является уже открытием Набокова, который приводит в пример бессмысленную, с точки зрения пользы, излишнюю красоту бабочек.

Набоков значительно усложняет само понятие