Российский колокол № 3–4 (35) 2022 - Литературно-художественный журнал

судьба и к Марте, и к Бруно Кречмару, и к Гумберту Гумберту. С насмешкой воспринимают критики творчество Себастьяна Найта. С жестокой насмешкой обращаются с Цинциннатом его тюремщики. Являясь единственной индивидуальностью, Адам Круг кажется окружающим «насмешливо сумасшедшим»[34].

Двойники главных героев в книгах Набокова обычно жестокие насмешники. Среди самых ярких примеров можно привести Клэра Куильти – соперника и двойника Гумберта, с которым изменяет ему Лолита. Он насмехается над Гумбертом и в разговоре на террасе «Зачарованных охотников», и также стучась ночью в дверь в маске детектива Чина. Он отнимает у Гумберта Лолиту.

Еще одним характерным героем-насмешником является Роберт Горн. Он насмешливо обращается с женщинами. Он может приготовить для любой из них паштет из отборных помоев или поджечь дорогое сукно в магазине тканей, с удовольствием наблюдая за хозяином магазина, который еще не знает о начинающемся пожаре.

Смуров из романа «Отчаяние» – самонадеянный пошляк с насмешливым и самодовольным тоном повествования. Он думает, что может совершить идеальное преступление и написать гениальную книгу, но сам оказывается в ловушке своего заблуждения.

Понятие же насмешки как метафизической сущности можно найти в обвинении м-ра Гудмена С. Найту: «С. Найт был до того обольщен бурлескной стороной вещей и столь неспособен интересоваться их серьезной основой, что ухитрялся, не будучи от природы ни циничным, ни бессердечным, вышучивать интимные чувства, справедливо почитаемые священными всем остальным человечеством»[35].

О метафизической насмешке говорит и Смуров, замечающий, что «есть какой-то безвкусный, озорной рок вроде вайштоковского Абума, который нас заставляет в первый день приезда домой встретить человека, бывшего вашим случайным спутником в вагоне» [36].

Сущность метафизической насмешки пытается раскрыть главный герой в Ultima Thule: «Все рассыпается от прикосновения исподтишка: слова, житейские правила, системы, личности, – так что, знаешь, я думаю, что смех – это какая-то потерянная в мире случайная обезьянка истины»[37].

Название романа Владимира Набокова «Смотри на арлекинов!» отсылает читателя к некой насмешливой форме сознания. «Смотри на арлекинов! – говорила двоюродная бабка Бредова маленькому Вадиму. – Деревья – арлекины, слова – арлекины. Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!»[38]

Себастьян Найт дает счастью определение, связанное с метафизической насмешкой: «Счастье – в лучшем случае лишь скоморох собственной смертности»[39].

Метафизическая насмешка присутствует у Кэрролла в обыгрывании законов логики и математики (падение Алисы сквозь центр Земли), а также в виде пародий на стихи, песни и поговорки, которые изначально имеют серьезный воспитательный смысл, среди которых стихи Исаака Уоттса «Противу праздности и шалостей», Роберта Саути «Радости старика и как он их приобрел», Джейн Тейлор «Звезда», Уильяма Ми «Алиса Грей», Теннисона «Мод», Томаса Мура «Шипы», «Мое сердце и лютня» и др.

Желание разгадать загадку жизни и смерти

Набоковские персонажи, как и сам Владимир Набоков, досконально исследуют смерть и возможности ее преодоления. Они дают множество определений смерти. Ван Вин называет смерть «господином всех безумий»[40]. Адам Круг предполагает, что «смерть – это либо мгновенное обретение совершенного знания… либо абсолютное ничто»[41].

Главный герой в рассказе Ultima Thule приходит к выводу, что смерть – это утрата личности. В автобиографической книге «Другие берега», в самой первой главе, Набоков признается, что изучил все религиозные и мистические учения, чтобы хоть как-то проникнуть в тайну бессмертия, но они ничем не помогли ему в этом вопросе: «Сколько раз я чуть не вывихивал разум, стараясь высмотреть малейший луч личного среди безличной тьмы по оба предела жизни! Я готов был стать единоверцем последнего шамана, только бы не отказаться от внутреннего убеждения, что себя я не вижу в вечности лишь из-за земного времени, глухой стеной окружающего жизнь. Я забирался мыслью в серую от звезд даль – но ладонь скользила все по той же совершенно непроницаемой глади. Кажется, кроме самоубийства, я перепробовал все выходы. Я отказывался от своего лица, чтобы проникнуть заурядным привидением в мир, существовавший до меня. Я мирился с унизительным соседством романисток, лепечущих о разных йогах и атлантидах. Я терпел даже отчеты о медиумистических переживаниях каких-то английских полковников индийской службы, довольно ясно помнящих свои прежние воплощения под ивами Лхассы. В поисках ключей и разгадок я рылся в своих самых ранних снах…»[42]. А в конце книги, в главе четырнадцатой, Набоков вновь говорит о борьбе «с глупостью и ужасом этого унизительного положения, в котором я, человек, мог развить в себе бесконечность чувства и мысли при конечности существования»[43].

Как я уже отмечала, в сказках Кэрролла нет смерти героев. Но его собственные размышления о смерти можно найти в предисловии к «Сильвии и Бруно». Именно там выражена его жизненная философия, которая кратко может быть выражена как Memento mori: «Я убежден в том, что мысль о возможности смерти – если она ненавязчиво, но постоянно стоит перед нами – это едва ли не лучшее испытание нашего стремления к развлечениям и зрелищам, хороши они или плохи. И если мысль о внезапной смерти повергает вас в особенный ужас, стоит вам вообразить, что она может случиться в театре, – можете быть уверены, что театр для вас, несомненно, вреден, каким бы безвредным он ни был для других, и что, отправляясь в него, вы подвергаетесь смертельной опасности. Знайте, что самое безопасное правило заключается в том, чтобы не жить и не находиться там, где мы не решились бы умереть». То есть Кэрролл говорит о необходимости возвышенной, осмысленной жизни и, не называя имени пошлости, по сути, выступает против нее.

А средством для борьбы как с пошлостью, так и со смертью и у Кэрролла, и у Набокова является искусство.

Бессмертие сознания и литературная преемственность

Кэрролл в своих произведениях не рассуждает о бессмертии, но в предисловии к «Сильвии и Бруно» есть слова, которые говорят о том, что он лишь подошел к этой теме: «…истинная цель жизни – это не удовольствия, не знания и даже не слава, эта “последняя слабость благородных умов”, но развитие личности, восхождение на более высокий, благородный и чистый уровень, создание совершенного Человека, – тогда, если мы чувствуем, что движемся к цели и будем (хотелось бы верить) приближаться к ней и дальше, смерть не будет для нас чем-то ужасным; она станет не тенью, но светом, не концом, но началом!»[44].

Набоков же детально рассматривает проблему смерти вместе с ее решением – бессмертием. Именно поэтому его персонажи так много рассуждают о Времени, Пространстве, Памяти, Интуиции, Сознании, Смерти и Будущем читателе.

«Вожделею бессмертия – хотя бы земной его тени!»