Обычная дорога российская - Александра Филипповна Колесникова

— Здесь вы будете настоящими охотниками и таежниками.

Нас снабдили одеялами, котелками, чашками, ложками, спичками и прочим хозяйством. Предупредили: ночевать там, завтракать, а днем работать: Сидеми бездельников не любит.

Такой самостоятельности мы не знали даже на Желанном. Однако с сумерками радость сменилась страхом. Тайга за окошком делалась черной. По ней шли шорохи, вздохи, стоны и вскрики. Нам кажется, что кто-то может прильнуть к окну и тайно смотреть. Мы гасим свет, чтобы не бояться отражения язычка огня в темном стекле окна. Окно становилось светлее, а в комнате — черно, но эта чернота знакомая, здесь все можно прощупать руками. И она не казалась страшной. Мы торопились лечь и заснуть крепко.

Утро вознаградило нас за пережитые страхи. Роса на траве светилась, отражая солнце. От домика к вершине сопки вела просека. Янковский предупреждал:

— Если захотите увидеть оленей, бегите к сопке на зорьке и там притаитесь.

Мы побежали, залегли за толстым стволом. И олени появились. Издали они показались нам рыжим облачком, что из долины стремительно вплыло на сопку. Потом мы услышали легкий топот. Олени приблизились. Впереди — вожак. Ветвистые рога касаются спины, горделивая осанка. Остановился как вкопанный, и стадо замерло. Ноздри оленя чутко раздуваются. Ветер в нашу сторону, и мы уверены, что олени пройдут совсем близко. Но нет. Вожак глухо стукнул копытом, раздался свист, и следом за своим вожаком стадо моментально скрылось.

Мы вернулись к своему домику. Умылись из ручья, развели костерок. Хворостинки ставили шалашиком, конусом. Так разгораются даже самые сырые дрова. Сварили кулеш, какао. Позавтракали и отправились в усадьбу.

Там готовились к рыбной ловле. Мы умели грести бесшумно, и нас посадили на весла. «Раз, два, навались, табань, суши весла! Весла на воду!» — это нам экзамен. И тут же похвала: «Умеют».

На то мы и владивостокские.

Потом мы ловили рыбу неводом.

— Ниже! Держите ниже! — кричали нам, в азарте забыв про наш рост.

Мы добросовестно опускали ниже, отталкивались ногами от дна, выныривали, хватали воздух, снова ныряли, но край невода не отпускали.

Кто-то опомнился:

— Кончай, ребята! Утопим девчонок-то!

— А, черт! Надо же им быть такими недомерками!

Нас вместе с неводом и рыбой выволокли на берег.

Губы у нас были синие. Зубы лязгали.

— Завертывай их в полотенца. Так… А теперь марш в кусты переодеваться!

Сухие шаровары, сухие блузки, одеяла, полушубки. Одни глаза видны, а их, глаза, греет разгорающийся костерок. И так хорошо! Кто не испытал такого, тот ничего в счастье не соображает.

Была уха. И путь, теперь уже не страшный, по тропинке среди тайги на ночлег в нашем домике.

Окрепшие, загорелые, уверенные в своих силах, даже несколько самоуверенные, вернулись мы во Владивосток и узнали, что началась война с Германией.

Война, такая далекая

В войну мы начали быстро взрослеть.

Если из-за раннего своего возраста близкую к Владивостоку Японскую войну я ощутила весьма смутно, то к далекой отсюда войне Германской я отнеслась с достаточным пониманием. Меня не захватил патриотический угар. А «угоревшие» были. Уже кое-кого из мальчишек-гимназистов выпороли за попытку бежать на фронт. Многие из тех, кто достиг призывного возраста, уехали на фронт добровольцами. Девчонки в гимназии восхищались такими. Газеты, журналы прославляли героев.

Почему у нас не было подобных восторгов?

Вспоминаю отдельные детали. Вокзал. Проводы призывников. Горько-горько плачут женщины.

Очередная встреча с нашими мальчиками. Саша Фадеев говорит серьезно и без всякой гордости:

— Отчима на войну взяли. Он ведь военный, фельдшер запаса…

— Мама переживает?

— Они единомышленники. Тяжело ей…

В чем единомышленники? Спросить я постеснялась.

Потом стали приходить известия о гибели то одного, то другого знакомого нам человека. Появились калеки.

И снова, было лето. И снова Лия и я «разбойничали» на Сидеми. Все-таки очень далеко была от нас война. Ведь даже до Москвы поезд стучал колесами две недели. А тут еще город с его журналами, газетами отделен порой очень бурным морем и заливом. И первобытная природа вокруг. И олени, и полудикие кони, и рыба, и примитивный ипподром на поляне. Мы отключились на время от большого и недоброго в ту пору мира.

Из эпизодов того периода, мне хочется рассказать такой…

У детей Янковских была няня-японка — Ама-сан. В ее комнате на специальной подставке стоял какой-то пузатенький божок. Ему Ама-сан время от времени усердно поклонялась. Как-то она получила из Японии посылку с апельсинами. Нас угостила и себя не обидела. А пять очень красивых апельсинов положила перед своим идолом.

— Боф тоже кушать хочет.

«Боф» — так она произносила слово «бог». «Боф» держал пальчики на пузе и равнодушно взирал на подношение. Ама-сан посматривала на апельсины далеко не равнодушно. Наконец попросила меня:

— Ася-сан, я пойду, а ты возьми у боф один апельсин и дай мне. На тебя боф не будет серчать. Он не твой боф.

Постепенно я перетаскала для Амы-сан все апельсины. Вечером Ама-сан сидит удивительно грустная.

— Ама-сан, что с тобой?

— Бедный боф-то. Обманури его.

После второй поездки на Сидеми мы вернулись повзрослевшими не только умом.

С одной нашей подружкой произошел такой случай. Она явилась в класс с завитыми прядками на висках, а нам рекомендовали гладко зачесывать волосы и собирать их в косы. Девочка была на редкость тихая, скромная, и классная дама удивилась:

— Что это у тебя?

Скромница зарумянилась и ответила, потупя очи долу:

— Природа играет. Но вы не беспокойтесь. Сама я ничего, мое сердце еще спит.

Небось уже постукивало. А чудачка была наша ровесница… Когда девчонкам к шестнадцати, они начинают понимать кое-что.

Повзрослели и наши рыцари. Дружба с ними началась в пору, когда «сердца спали» всерьез и надежно. Поэтому новые встречи пока не выявляли особых симпатий к кому-нибудь конкретно. Нам Саша, Петя, Паша, Гриша, Саня, Яша были симпатичны совершенно одинаково. Да и были они похожи: все дружили с книгами, все занимались спортом. Все придерживались определенного нравственного кодекса: «Лежачего не бьют. Двое на одного не нападают, слабого не обижают. Девочек в обиду не дают».

Они не только огораживали нас от приставаний шалопаев. Попробуй пристань, когда, если не все пятеро, так трое обязательно сопровождают девушек, которые и сами к тому же не рохли! Они отвлекали нас от неправильных настроений и мыслей.

Вот кто-то достаточно убедительно провел верноподданнический разговор… А когда мы собрались в доме Ланковских, Саша задает загадку: как пятью спичками написать слово «дурак»? Ломать спички нельзя.

Написать мы не умели, тогда Саша сложил из трех спичек