Опричнина Ивана Грозного. Что это было? - Сергей Владимирович Бахрушин

Преувеличивая все по своему обыкновению, Иван говорит, что Адашев «не вем, каким обычаем, из батожников» водворился во дворце, а через строку, противореча себе, заявляет, что он «взял» Адашева «от гноища и учиних с вольможами, чающе от него прямыя службы». Вины А. Адашева оказываются в том, что он с Сильвестром, в союзе со всеми боярами, «снял» с царя всякую власть и оставил ему только честь председательствовать в боярском совете.

Понятно, что подобного рода обвинения можно было высказать в пылу полемики несколько лет спустя после смерти А. Адашева, но выступать с ними на суде против такого умного и тактичного человека как Адашев было невозможно. Возмужавший, многое уже видевший и многому научившийся царь давно тяготился опекой Сильвестра и советами бояр, привыкших смотреть на него как на несовершеннолетнего, пришел в конце концов к мысли отделаться от них, но как это сделать, не знал и запутался. Его новые советники и доброхоты не помогли ему, а направили на ложный путь. Им было мало того, что Сильвестр удалился сам, а Адашев был удален в корректной форме и лишен, таким образом, возможности влиять на царя, и они лестью и клеветой толкали царя на ложный шаг – положить опалу на Адашева заочно, без объявления в лицо мотивов опалы, что было противно всем обычаям службы в думных и вообще высших чинах двора. Вторым ложным шагом царя Ивана был созыв собора и заочное осуждение Сильвестра и Адашева.

Эти ошибочные шаги царя по логике вещей породили ряд осложнений и повлекли за собой такие тяжелые последствия, которых не предвидели ни он сам, ни его новые советники.

Иван Грозный и Василий Блаженный. Художник А.П. Рябушкин

Выше было рассказано, в каких до явного неправдоподобия выражениях характеризовал интерполятор официальной летописи всемогущество Сильвестра. Если поверить ему, – а многие историки очень доверчиво относились к этому источнику, – то Сильвестр был не временщиком, а прямо-таки узурпатором. Такая характеристика в случае надобности могла служить хорошим оправданием расправы царя со своим многолетним опекуном.

Не менее тенденциозны выпады царя Ивана по адресу А. Адашева в «Послании» к Курбскому. Оправдывая свои опалы на бояр, Иван называет Адашева их «начальником». Быть может, Иван рассчитывал этой гиперболой уязвить самолюбие Курбского, но о неправдоподобии такого определения роли и значения Адашева не стоит и говорить. В самом деле, исследуя этапы падения Сильвестра и Адашева и события, развернувшиеся в ближайшие после этого годы, мы не без удивления видим, что боярство в собственном смысле слова, т. е. думные люди, не принимали в этих событиях сколько-нибудь заметного участия.

В связи с этими положениями стоит третье: борьба врагов Сильвестра и Адашева за влияние на царя, длившаяся более года, происходила в очень ограниченном кругу ближайшего окружения царя; боярство, как правящая группа думных чинов, не принимало в этой борьбе сколько-нибудь заметного участия, не придавало ей принципиального значения и только через два-три года начало понимать, что заочное и по существу бессудное осуждение А. Адашева было вызовом ему, боярству, грубым нарушением основных уставов его служебного положения и связанных с ним прав и привилегий.

Удаление Сильвестра и Адашева было первым этапом в борьбе Ивана за свободу действий и независимость от совета думных людей. Достижение этой цели на первом этапе оказалось задачей относительно легкой по сравнению со вторым этапом борьбы Ивана за неограниченное самодержавие. На этом этапе Иван должен был выйти из узкого круга интимных советников и руководителей его совести и войти в конфликт со всем исторически сложившимся строем Государева двора, и в частности, с его верхушкой – государевой «думой».

Первые опалы и казни

Рассмотрим, как и на что использовал Иван достигнутую им свободу от опеки Сильвестра и Адашева. Чтобы осветить этот вопрос, придется касаться весьма интимных сторон личной жизни царя Ивана. Подобные темы не пользуются симпатиями у новейших историков, но я не нахожу возможным обойти этот вопрос и в свое оправдание, если только в данном случае нужно оправдываться, сошлюсь на такого умного и всеми уважаемого историка, как В.О. Ключевский.

В яркой характеристике Ивана Ключевский, между прочим, писал: «Описанные свойства царя Ивана сами по себе могли бы послужить только любопытным материалом для психолога, скорее для психиатра, скажут иные… К сожалению, одно обстоятельство сообщило описанным свойствам значение гораздо более важное, чем какое обыкновенно имеют психологические курьезы, появляющиеся в людской жизни, особенно такой обильной всякими душевными курьезами, как русская: Иван был царь. Черты его характера дали особое направление его политическому образу мыслей, а политический образ мыслей оказал сильное, притом вредное, влияние на его политический образ действий, испортил его».

Итак, вскоре после удаления Сильвестра и Адашева «воскурилось гонение великое» и «возгорелся пожар лютости», но замечательно, что опалы и казни первых полутора-двух лет были направлены вовсе не против боярства, которое Иван считал виновным в похищении его царской власти.

О начале гонения сам Иван в первом письме к Курбскому рассказывает так: «…Сыскав измены собаки Алексея Адашева со всеми его советники, милостивый свой гнев учинили: смертные казни не положили, но по разным местом розослали…», «исперва же убо казнию конечною ни единому коснухомся; всем же убо, иже к ним (Сильвестру и Адашеву. – С. В.) не преставши, повелехом от нпх отлучитися и к ним не престаяти, и сию убо заповедь положивы и крестным целованием утвердихом».

Далее Иван писал, что согласники Адашева не послушались его заповеди, нарушили крестное целование и стали замышлять вернуть опальных «на первый чин», а против царя старались «лютейшее составити умышленне». Содержание крестоприводной записи нам неизвестно, но вероятно, что по существу она была прототипом тех записей, по которым опричник давал обязательство не иметь общения со своими родственниками и вообще с земскими.

В этом заявлении Ивана следует отметить, что он начал «отлучать» приверженцев Сильвестра и Адашева, когда последние были удалены, но еще не подверглись опале.

Во втором письме к Курбскому царь Иван бросает обвинение по адресу уже не одних согласников Адашева, но всех бояр: «Только б есте на меня с попом не стали, ино б того ничего не было: все то учинилося от вашего самовольотва… Яз такие досады стерпети не мог, за себя есми стал. И вы почали против меня больши стояти да изменяти, и я потому жесточайше почал против нас стояти».

Рассказ Курбского о том, как «воскурялось гонение великое», дает, естественно, иное освещение действиям царя, но