Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

подумать, что этот отвратительный урод, черный от загара, трудившийся под палящим солнцем, превозмогая свою немощь, могли ли бы Вы подумать, что это Эдмон?.. Я надеюсь, что Вас несколько успокоит письмо, которое должен Вам написать любезный старшой. Я вернулся от него позавчера. Его молитвы, а также молитвы наших праведных родителей вновь вселили в меня утраченную мною надежду на божественное милосердие.

Остаюсь, исполненный уважения, в ожидании часа, когда мне будет дано предстать перед Вами

Ваш покорный слуга Эдмон.

ПИСЬМО CCXLI

ОТ ПЬЕРРО К ГОСПОЖЕ ПАРАНГОН

Я сообщаю ей, как надлежит себя вести с детьми

Все идет одно за другим, высокочтимый друг мой, — поскольку дети приехали, Вы уже обо всем осведомлены. Какой ужас! Но ведь никто о том не знает, кроме людей, которые с наилучшими намерениями устроили все это, а господь не карает за проступки, совершенные по неведению. Вам известно, сударыня, что Эдмон жив. Он посетил наши края, известив меня об этом кратким письмецом. По его приказанию (ибо то было приказание) я провел следующую ночь на могиле наших родителей и обращался к ним с молитвой. Он должен был тут же находиться, и я просил господа поведать мне его волю, как повелел мне Злосчастный, и я воззвал к батюшке и к матушке. И вот поутру я вдруг почувствовал себя как бы совсем другим человеком и в моем сердце словно бы прозвучал голос: «Надлежит оставить детей вместе». И поскольку брат заранее указал мне, каким путем я могу узнать его мысли, то при свете дня я принялся искать и увидал надпись на могиле нашей матери: «Пусть они остаются вместе». Отсюда явствует, сударыня и высокочтимый друг, что следует наложить печать молчания на уста посвященных в тайну, и пусть себе дети пребывают в невинности. Таково решение Злосчастного, а также мое и, смею думать, праведных душ родителей наших. Остаюсь, преисполненный дружеского уважения, и т. д.

ПИСЬМО CCXLII

Утром

ОТВЕТ

Госпожа Парангон вновь видит Эдмона

Любезный друг! Принимаю Ваше решение, но накладываю на себя обязательство весь остаток дней своих оплакивать проступок, который совершают дети, сами того не ведая; ибо юная супруга, познав любовь своего мужа, понесла ее последствия, и теперь уже ничего не поделаешь. Таково мнение и высокопросвещенных людей, к которым я обращалась под вымышленным именем; они ответили так же, как отец и Вы. Любезный Пьер, опасаюсь, что после этого нового несчастья мне уже не дано будет его увидеть. А между тем у меня появилась надежда на основании записки, переданной им мне за несколько дней до получения Вашего письма. Его дикая скорбь обретает более человеческий характер, если можно так выразиться. Но пожелает ли он видеть этот союз?.. Ах, друг мой, без сомнения, я не достойна была вкусить отрады материнства и утешений, каких можно было ожидать от дочери, наделенной такими достоинствами! Небо лишает меня их, и для меня становится пыткой зрелище, столь дорогое и сладостное для каждой матери: счастье моей дочери, взаимная нежность супругов... Преступление это совершилось лишь мне в наказание. И быть может, сын Юрсюли тоже был бы несчастлив, будь в живых его мать... Меня прерывают...

Вечером

Любезный Пьер! О, друг мой! В тот момент меня прервал он, Эдмон! Я видела его! Я его поцеловала!.. Нет, нет, драгоценный и безмерно несчастный друг не внушил мне ужаса... Он окончательно ослеп. Он дождался этого несчастья, дабы не увидеть меня. Все та же свирепость!.. Он дождался слепоты, дабы наказать себя и не нарушить данной им клятвы!.. Но я вижу его, рука его покоится на моей... Ах, брат мой! Чувствительность не угасла во мне, она проявляется с новой силой... Прощаюсь с Вами, чтобы быть с ним.

ПИСЬМО CCXLIII

ОТ ЗЕФИРЫ К ПЬЕРРО

Брак госпожи Парангон и Эдмона

Любезный Пьер! На наших глазах разыгрался целый ряд умилительных сцен. Первая из них — выражение благодарности детей Эдмона. Этот столь желанный для нас человек находился с нашей достойной приятельницей, когда вошли четверо детей; первой появилась Эдме-Колетта. Всмотревшись в него, она воскликнула: — Ах, мамочка! Вот он! Это тот, кто подарил нам наши портреты!.. Милый старичок, я так вам и говорила, что вы потеряете зрение, если будете все время плакать! — За ней следовали остальные, все они тотчас его узнали, окружили и начали забрасывать вопросами. Но поскольку все мы были в сборе, господа Кенси, господа Луазо и мы с Лорой, госпожа Парангон прервала детей и попросила нас поддержать ее настоятельную просьбу и уговорить Эдмона стать ее супругом. Мы убеждали его столь горячо, что он даже почти не сопротивлялся. Он не выдвинул никакого возражения, кроме того, что закон запрещает заключать фиктивный брак. — Но если я ничего не требую, — отвечала госпожа Парангон, — если этот союз принесет мне радость и покой? — Эдмон сдался. За три дня были выполнены все формальности, и нынче утром в часовне особняка *** их благословил самолично приходской кюре. Госпоже Парангон весьма хотелось, чтобы Вы приехали, но когда она об этом упомянула, Эдмон сказал со вздохом, что по его убеждению, Вы больше не должны его видеть. Ответ его не испугал нас, это отголосок застарелой меланхолии, владеющей им столько лет.

Забыла Вам сказать, что с нами нет ни маркиза де***, ни юного графа, ни его любезной супруги; они пребывают за городом, в прелестном доме герцогини, расположенном на дороге в Фонтенебло; вчера к ним послан был нарочный, дабы уведомить о происходящем.

Тотчас же после совершения обряда новобрачная заявила юной Лоре, что Эдмон ей приходится отцом, и все дети, ничуть не удивленные слезами сообщавшей им об этом особы, стали поздравлять Лору, бурно выражая свой восторг. Малютка ****[122] также присутствовала при этом, но ей не открыли тайну ее рождения, так же как Зефирену и Эдме-Колетте. Однако последняя, казалось, подозревала тайну, она была столь взволнована, испытывала столь нежные чувства... Но вернемся к Эдмону. Он был явно подавлен, — ему не под силу были сладостные переживания, чуждые его сердцу. Нам пришлось отослать детей, прежде всего известную Вам пару. Боже мой! Ужели и впредь к нашим радостям будет примешиваться горечь! — Вы жена моя! — обратился он к нашей приятельнице... — Боже! — Я ношу твое имя, — ответила новобрачная, — и оно смывает с меня