Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

говоришь, что любишь. А, может, это так, ерунда. Временное. Муж-то тебе Сынри всётаки. - И? - Папа с мамой всегда говорили, что с кем судьбу соединил, тот тебе и предначертан, ты же знаешь, мы, Беловы, немного устаревшие, мы современных мерок о том, чтоб развестись и заново в брак вступать не принимаем. - Я и не собиралась с Сынри разводиться. - Так тогда надо его полюбить, чего ж по другому кому-то тосковать? - Ой, Насть, нашлась, блин… каждый суслик – агроном, - перевернулась я к ней и подперла голову рукой, хотя кроме белков наших глаз ничего не было видно, мы всё равно смотрели в лица друг другу. – Это тебе не пальцем об асфальт ударить. Полюбить! Вот и попробуй полюбить кого-нибудь через силу. Думаешь, я не пыталась? Думаешь, не пытаюсь? Я уважаю Сынри, ценю его, и, мне кажется, понастоящему к нему привязываюсь. Но стоит вспомнить другого… всё вокруг блекнет, влечет к нему сильно-сильно, хоть трава не расти! - Тоже так хочу, - переварив мои слова, подытожила Настя и легла на спину, уставившись в потолок. - Лишь бы взаимно, - пожелала я ей. – Впрочем, и это не панацея для счастья. - Это как? Если ты любишь, и тебя любят, что ж ещё нужно-то? Вместе двое уничтожают все преграды, но уже даже в процессе сражения за свою любовь – они счастливы! – вдохновенно прошептала Настя. - Читай меньше романтических книжек, - посоветовала я. Какой же я стала скептичной старой грымзой! – Люди не идеальны, Насть. Вы можете любить друг друга, но у каждого есть самолюбие, гордость, интересы, желания, усталость, мнительность, собственничество. Всё это в первую очередь отражается на том, кто к нам ближе всех, поэтому и страдаем мы сильнее всего от самых близких. Появляются обиды, недопонимания. Иногда преградами делаемся сами же мы, не умеющие идти на уступки, приходить к компромиссам. Если всегда прогибаться – делаешься неинтересным и скучным, если всегда настаиваешь на своём – отталкиваешь. Любовь – это фундамент, а отношения – целая постройка на нём, и грамотно их выстроить, чтобы не продувало, не протекало, не рассыпалось, умеет не каждый. - Как всё сложно… - Да, иногда я хочу обратно в садик, есть кашку и спать после обеда, - хохотнула я, - но в сложностях бывает и своя прелесть. Они делают жизнь насыщенной, увлекательной… - Ага, и несчастной, - остановила меня Настя. – Нет уж, я не хочу сложностей. Почему нельзя просто жить и жить? - Ну, представь. Закончил школу – получил аттестат, без экзаменов. Захотел в университет – пришёл и учишься, просто так. Потом захотел денег – тебе дают. Разве это интересно? А где же твоё участие, хотя бы малейшее усилие? Если ничего не нужно делать, то как и зачем жить? - Как? Счастливо и беззаботно. Зачем? Ради любви, друзей, путешествий. Отчего человеку ко всему нужно принуждение? Сложно ведь становится потому, что если не сделаешь, то будет хуже, будет плохо. А почему нельзя жить так, чтоб как не поверни – всё хорошо, только и выбирай, какое хорошо больше хочется. - Смешная ты, Настёна, - вздохнула я. – Для того, чтоб так всё было, нужны совершенные люди, а их не бывает. - Неужели им самим не хочется так жить? Почему не попытаться стать совершенными? - То-то и оно, что многим не кажется идеальным то, что кажется идеальным тебе, и да, им не хочется жить таким образом. Им не хочется поровну, им хочется больше, чем у тебя или меня, чтобы властвовать и ощущать превосходство. - Вот дураки… - А они тоже самое о нас думают. И никогда мы с ними друг другу не докажем, кто прав, а кто нет. – Я посмотрела на светящийся в темноте циферблат будильника и замолчала. Раздался вкрадчивый голос Насти: - А тот… ну, которого ты любишь… Он такой, да? Он не хочет жить, как правильно? - Он живёт правильно. Для себя, - сказала я и закрыла глаза. – Спокойной ночи! Утром мы так же дружно, как ужинали, завтракали, совмещая это со сборами в клинику, разговорами и шутками, может, не совсем уместными, но приободряющими. От компании откололся только Ваня, отпросившийся помогать Хадиче с коляской во время прогулки, а потом собравшийся и самостоятельно погулять. Я сразу поняла, что тут было замешано то, о чём поведала Настя. Девушка, с которой он познакомился. Понятия не имею, как они и о чём условились, да и не собиралась лезть в Ванину личную жизнь. Одно ясно – мальчик созрел. Под носом у родителей, естественно, ему трудно было гулять в своё удовольствие, и та единственная девочка, с которой он встречался когда-то, никогда не оставалась у нас дома с ним наедине и, тем более, с ночевкой. Как и брат никогда не ночевал где-либо без надзора. Летом, бывало, в поле на сене; так мы там все валялись, и мама с папой точно знали, в какой стог сунуться, чтобы обнаружить нас. Эх, какое же было благоденствие, раздолье! Воспоминание о Петухово, представшем впервые очам Сынри, весеннем, разнузданном слякотью, не позеленевшем, перекошенном от размерзшейся почвы, пахнущей прелой, грибной землёй и снегом, втоптанным в грязную колею, сменилось теми летними пейзажами детства, где медовый аромат клевера уводил по зелёно-золотому склону к Басандайке, где жужжали над ухом шмели, лаяла бегущая рядом собака, вошедшая в азарт от этой игры на перегонки, а соседские ребята уже плескались в речке, остужаясь от полуденной жары, заевшей их на грядках. Какое же было счастье, какой был воздух, какие были мысли! А действительно – какие? О чём я думала тогда и думала ли вообще? Видно, не только с древа познания я вкусила в Сингапуре, но и отхлебнула из источника забвения. Мы приехали чуть раньше обговоренного времени, но я не стала перетаптываться в холле, а, сопровождаемая Настей и Тэяном, поднялась вверх. У палаты Сынри, как обычно, находилась его мать, готовящаяся сдать дежурный пост, но на этот раз она снова была не одна, и не сидела, а стояла, беседуя с женщиной примерно своих лет или около того. Такая же выхоленная, с прической, кольцами и золотыми цепочками, в дорогом костюме и с выдержанным в дневном стиле макияже, вторая женщина сошла бы за сестру госпожи Ли, но по чертам они были не похожи, исключительно по классовой принадлежности. Кланяясь, я подошла к ним и поздоровалась.