Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

работа везде возобновилась. Друзья демократов устроили бесполезный бунт, в результате которого погибло девять человек, а возможно и больше, и шестьдесят получили ранения. С 9 до10 часов утра я отправляюсь на велосипеде проехаться по району. Снова очень холодно, с юго-востока дует сильный ветер. На улицах тихо. Но патрули все еще есть. В утренней газете – официальное сообщение об инцидентах в Амстердаме и заявление Христиансена…

В течение дня работа нашей смены налажена таким образом, что двое из нас всегда находятся в управлении. Получается, это шестнадцать часов работы и восемь часов отдыха. Бергсма возвращается домой ночью, чтобы присмотреть за своей женой, которая не очень здорова с точки зрения психики. Бонариус и я останемся. Итак, это с 9 утра сегодняшнего дня до 8 утра завтрашнего дня, все это – 47 часов подряд. Однако все в порядке. Бонариус выпьет коньяк, а потом мы ляжем спать. Весь день в городе царит тишина. Работа в городе возобновилась, но мы заметили раздачу листовок о другой забастовке, которая запланирована на 6 марта.

Среда, 19 марта 1941 года

…Сегодня в 10 часов утра со мной и товарищами Понне и Харребоме в представительстве Beauftragte[58] беседовал руководитель полиции Шредер[59]. Разговор длился два часа, мы обсуждали различные ситуации, касавшиеся полиции Амстердама, и отношение к ней различных руководителей. Позже к нашей беседе присоединились майор Лейснер и майор Арнеле. Шредер работает на Верховного комиссара, поэтому итоги этой беседы должны быть ощутимы. Мы ожидаем серьезных изменений: до 1 января 1942 года должна произойти реорганизация полицейского управления…

Вечером на собрании группы было очень много участников. Настроение у всех хорошее.

Вторник, 25 марта 1941 года

Спокойная ночь, дождливая погода. Моя судьба определена. Сегодня утром меня вызвали к начальнику[60], который сообщил мне, что он намерен передать руководство уголовным отделом полиции товарищу Креннингу, а мне он поручит руководство Службой политической разведки и контрразведки. Это предложение – исполнение моей мечты. После этого я поговорил с Верховным комиссаром Брокхоффом, который сообщил, что вскоре даст мне дальнейшие инструкции.

Саломон де Фриз – младший, журналист, Амстердам

Среда, 19 марта 1941 года

Дверь в здание только что с грохотом захлопнулась. Сейчас четверть первого, а в середине ночи все должны быть дома. Эта мысль пронзает тебя насквозь: «Они здесь!» Шаги на лестнице. Человек останавливается у нашей двери, затем поднимается на следующий этаж. Это просто был кто-то из нарушителей[61], которого не поймали. И все же… Следует подождать, отложив свою книгу, и внимательно послушать. Ничего. Тихонько усмехнешься. Не сейчас, чуть погодя.

Есть заключенные, которые уже вернулись, другие все еще находятся в тюрьме. А сейчас приходят арестовывать других. Часто по ночам. Обычно между полуночью и часом ночи. Дверь в здании хлопнет точно так же, как и ранее, и раздадутся звуки шагов на лестнице, точно такие же, как те, которые я только что слышал…

Такова атмосфера на данный момент.

Детективные истории? Ни в коей степени. Это – страшная правда. Когда мы прощаемся друг с другом в эти дни, мы не говорим: «Увидимся позже!» – мы говорим: «Держись!» или же «Мужайся!». Мы не знаем, что будет дальше, а про завтрашний день нам известно еще меньше. То и дело мы слышим истории о том, «что там произошло». Перед домом останавливается полицейский фургон, и из него выходят несколько человек. У большинства людей даже нет времени на то, чтобы как следует одеться. Одну женщину ударили только за то, что она хотела попрощаться со своим мужем. Вот как это все происходит.

Мы знаем это, и мы готовы ко всему. Любому, кто не пострадал, просто повезло. А что еще нас ожидает дальше? Кроме этого, ничего. Мы ждем. Но если ночью мы слышим, как хлопнула дверь и застучали тяжелые шаги на лестнице, мы прислушиваемся. Я прислушиваюсь. Я сижу, анализируя свои мысли, и жду взрыва ручной гранаты, которая используется для того, чтобы открыть входную дверь. Потому что именно так они это делают. Мы все это знаем. Таковы времена, такова общая атмосфера. Тысячи людей были задержаны таким образом. И с тех пор, как правило, никто ничего не слышал о них.

Элизабет ван Лохейзен, владелица бакалейной лавки, г. Эпe

Понедельник, 31 марта 1941 года

Сегодня я была в Амстердаме и гуляла по городу больше часа, но нигде не смогла найти ресторана, на витрине которого не было бы таблички «Евреи нежелательны». Я спросила об этом в отеле, где мы наконец-то разместились, и там нам сказали, что от них потребовали вывесить такие знаки под угрозой ликвидации их права собственности. Позже подошел официант, чтобы показать нам фотографию новых принцесс.

Глава 4

«Ни могил, ни надгробий»

В субботу 22 февраля и в воскресенье 23 февраля – после по крайней мере недели уличных столкновений в Еврейском квартале – немецкая Полиция порядка (Ordnungspolizei), прибегнув к силе, установила контроль над этим районом. У местных жителей эта структура получила название «Зеленой полиции» (Grüne Polizei), поскольку ее сотрудники носили длинные зеленые шинели, высокие кожаные сапоги и фуражки. Они производили устрашающее впечатление, гораздо более грозное, нежели местные головорезы НСД или же члены так называемой W. A., с которыми евреи сражались последние дни. От 300 до 600 сотрудников этих формирований, одетые в черные кожаные куртки без рукавов и вооруженные полицейскими дубинками и винтовками, прибыли на военных грузовиках вместе со злобными собаками.

Дэвид Минц и его шурин Дэвид Кропвелд, решившие сходить на представление в театр «Тип Топ», попали в засаду, организованную сотрудниками «Зеленой полиции» в фойе театра. Все задержанные, пришедшие посмотреть представление, были выстроены на улице в шеренгу. Полицейские напали на Льюиса Гослера, который вышел прогуляться с женой Беппи. Гослер занимался спортивной борьбой, поэтому изо всех сил отбивался, а Беппи нырнула в ледяную воду канала. В конечном итоге Гослера все же скрутили и увели. Йозефа Найкерка задержали, когда он направлялся в еврейскую баню на Нью-Уиленбургерштраат. Лоэ Пееребоом собирался отпраздновать день рождения своего друга-музыканта Нико Геррице на Йоденбрестраат. Оба были схвачены сотрудниками «Зеленой полиции»{53}.

Евреев хватали, избивали и загоняли либо на площадь Йонаса Даниэля Мейера, рядом с португальской синагогой, либо на рыночную площадь Ватерлооплейн, где их унижения и избиения продолжались в течение нескольких часов, а прохожие просто наблюдали за этим. «Стоя у окна, мы стали свидетелями сцены, которую я никогда не забуду, – описывала происходящее Мирьям Леви в своем дневнике. – Появилась группа «зеленых», которые спрашивали каждого проходившего мимо мужчину: «Ты еврей?» Если ответ был утвердительным, они хватали этого человека, избивали его руками и ногами и отправляли на площадь Мейера». Она добавила: «Я не могла себе даже вообразить таких ужасающих сцен»{54}.

Саломон де Фриз – младший в своем дневнике продолжил рассказ об этих событиях: «Их стегали, пинали ногами, избивали, повалив на землю, а затем десятками заталкивали в грузовики и увозили. Куда, никто не знал»{55}.

Таким образом, в течение двух дней исчезло более 400 человек. Жители города были возмущены, особенно те, кто слышал свидетельства очевидцев. Вскоре коммунисты, которые уже обсуждали возможность организации протестов силами рабочих и служащих, объявили, что сотрудники муниципальных учреждений готовы провести забастовку. Это мероприятие, которое продолжалось два дня, прошло по всей стране и в конечном итоге охватило более 300 000 граждан Нидерландов, стало знаковым событием в истории Нидерландов. Оно получило название Февральская стачка.

Февральская стачка была признана единственным массовым протестом лиц, не являвшихся евреями, против преследования евреев где-либо в Европе во время Второй мировой войны. Однако с тех пор масштаб этого события оказался настолько преувеличенным, что, как подчеркнула историк Аннет Моой, его стали описывать как «акт сопротивления почти мифических масштабов»{56}. Это событие отмечается 25 февраля проведением парада в Амстердаме. В 1946 году Королева Вильгельмина в этот день выступила с речью, в которой назвала жителей Амстердама «героическими, решительными и полными сострадания». Согласно ее заявлению, то мужество, которое