Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

С тех пор, начиная с 50-х годов прошлого века, у памятника докеру – бронзовой статуи грузчика крепкого телосложения, гордо стоящего со сжатыми кулаками на площади Йонаса Даниэля Мейера, – каждый год собирается народ. Тот факт, что эта площадь в первую очередь является местом злодеяний (первой облавы, массового избиения и депортации мирных евреев, положивших начало Холокосту в Голландии) обычно упоминается лишь вкратце, как необходимая прелюдия к восхвалению храбрости участников сопротивления.

В течение восьмидесяти лет никто даже не знал, что случилось с теми, кто бесследно исчез. Их семьи, приложившие массу усилий, чтобы узнать, где находятся пропавшие, не смогли получить какого-либо ответа ни от голландских, ни от немецких властей. Одни говорили, что их отвезли в Схоорл, военные казармы в дюнах Северного моря. Другие утверждали, что их отправили в Бухенвальд{57}. Как писала Мирьям Леви, через пару недель «начали приходить уведомления о смерти. Одна за другой семьи пропавших стали получать известия о том, что их родственники умерли в концлагере Маутхаузен от самых невероятных болезней»{58}.

«Язвенный колит» был одной из предполагаемых причин смерти в концлагере, указанных в этих уведомлениях, наряду с «общим сепсисом», редкой общевоспалительной инфекцией. В некоторых уведомлениях сообщалось, что мужчины скончались от заболеваний репродуктивной системы, которые могли быть только у женщин{59}. Саймона Гроэна, гимнаста, который учился на портного, но работал в мебельном бизнесе, забрали без объяснения причин всего через три недели после того, как он женился на Вогелине Кроненберг, внучке Йозефа Кроненберга, режиссера театра «Тип Топ». В извещении о его смерти, которое было отправлено через несколько месяцев, говорилось, что он умер от рассеянного склероза.

Некоторые семьи размещали в газетах некрологи. Так, в издании «Альгемин Хандельсблад» от 6 июня 1941 года сообщалось: «Сегодня мы получили печальное известие о смерти нашего любимого сына и брата Андре Дуйтшера, студента-медика, который скончался 28 мая в Маутхаузене в возрасте 20 лет», «Сегодня мой лучший друг Якоб де Фриз скончался в Германии в возрасте 21 года», «Наш милый сын, брат, шурин и дядя Геррит Гобес скончался 23 июля в возрасте 23 лет»{60}.

* * *

Большинство голландцев понимало, что полицейские рейды стали возмездием за смерть «товарища» из НСД Хендрика Коота, чья фотография была размещена на первых полосах всех контролируемых Германией средств массовой информации и нацистских пропагандистских газет.

Однако немцы объявили, что в «захвате заложников» (как это называли власти) следует винить еврейское сопротивление, которое отказалось прекратить акции протеста. Поскольку W. A. и НСД, похоже, проигрывали в этом противостоянии, Ганс Бомкер приказал заблокировать весь район и потребовал, чтобы местные еврейские руководители «восстановили мир» в Еврейском квартале. Он также объявил, что жителям этого района, не являющимся евреями, придется съехать, чтобы освободить место для евреев из других районов города, которым предстояло переехать сюда. Еврейский совет (Joodse Raad) должен был взять на себя управление гетто, которое планировалось здесь создать{61}.

Председателем Еврейского совета Ганс Бомкер назначил Абрахама Ашера, владельца крупнейшего в стране предприятия по обработке алмазов. Он поручил ему заставить местное сопротивление сдать оружие. Имя Абрахама Ашера появилось в официальных листовках, которые распространили 13 февраля за подписью «уполномоченного СС Амстердама» [Ганса Бомкера] и в которых содержался призыв сдать в местный полицейский участок «огнестрельное оружие, дубинки, ножи и другое оружие»{62}. Тех, кто сделает это до полудня пятницы, обещали освободить от ответственности{63}.

Оружия, однако, почти никто не сдал. Сопротивление со стороны евреев продолжалось. Столкновения продолжались еще десять дней, прежде чем власти задействовали «Зеленую полицию». Тем не менее Ганс Бомкер достиг по крайней мере одной из своих целей: он смог обеспечить частичную сегрегацию евреев, хотя ему так и не удалось добиться создания официального гетто.

Вновь созданный Еврейский совет вскоре станет основным инструментом оккупационного режима для обеспечения контроля не только над еврейским населением Амстердама, но и над всеми 160 000 евреев Нидерландов, включая еврейских беженцев из Германии и голландских евреев, которые были лишены гражданства. Но в то время таких результатов пока еще никто не ожидал.

Абрахам Ашер попросил Дэвида Коэна, профессора классической литературы Амстердамского университета, поработать с ним в качестве сопредседателя Еврейского совета. Оба они уже были признанными общественными лидерами, и, хотя они работали в разных областях, их объединяла заинтересованность в благополучии еврейского народа. Они попросили также некоторых других лиц, уважаемых в еврейской общине, присоединиться к ним. Через два дня на первом официальном заседании Еврейского совета Амстердама присутствовали двадцать человек, которым предстояло официально войти в состав правления организации.

Хотя они согласились стать представителями еврейского сообщества, многие члены правления выразили обеспокоенность по поводу той роли, которую им отводили в оккупационной администрации. Их всех не устраивала такая ситуация, при которой они, как это казалось окружающим, действовали в интересах Ганса Бомкера. Они разработали набор руководящих принципов, один из которых гласил, что они «никогда не будут решать задачи, недостойные евреев», хотя позже выполнить это оказалось гораздо труднее, чем ожидалось{64}.

Мирьям Леви, являвшаяся секретарем Комитета еврейских беженцев – организации по оказанию помощи немецким евреям, рассказала в интервью, которое она дала в 1999 году, как она и ее должность в Комитете без какого-либо согласования с ней были переданы в Еврейский совет: «20 марта 1941 года я пришла в свой кабинет, но меня туда вначале даже не пустили. Немцы захватили все здание. Поскольку я была секретарем, мне в конце концов разрешили войти внутрь, но в этом не было никакого смысла, потому что я просто сидела на стуле и понятия не имела, что здесь происходит»{65}.

Комитет по делам еврейских беженцев, созданный в 1933 году, являлся крупнейшей голландской благотворительной организацией из числа тех, которые возникли в довоенный период для оказания помощи примерно 15 000 немецких евреев, бежавшим из нацистской Германии. В начале мая 1938 года парламент Нидерландов ввел запрет на дальнейший прием евреев из Германии. Министерство юстиции издало новые правила: «(Отныне) беженец должен рассматриваться как нежелательный элемент для голландского общества и, следовательно, как нежелательный иностранец, которого, исходя из этого, не следует пропускать через границу, а если он будет обнаружен в стране, то он должен быть выдворен за ее пределы»{66}.

Хендрик Колейн, который в то время был премьер-министром Нидерландов, в речи перед парламентом оправдал это решение, заявив, вопреки логике, что для голландских евреев было бы лучше, если бы правительство ограничило въезд немецких евреев, поскольку их приток может усилить антисемитские настроения в Голландии. «Если бы мы допустили неограниченный поток беглецов из-за границы, – рассуждал он, – то неизбежным следствием этого стало бы изменение к худшему отношения к евреям в нашей собственной стране»{67}.

Вскоре в сырой, холодной восточной провинции Дренте, недалеко от границы с Германией, правительство построило лагерь беженцев, который получил название Центральный лагерь беженцев Вестерборк. Государственные инстанции при этом направили законопроект о строительстве этого лагеря в Комитет по делам еврейских беженцев, которому предстояло стать административной структурой этого лагеря. Вестерборк начал функционировать 9 октября 1939 года в качестве государственного лагеря беженцев, финансируемого голландскими евреями. Судя по этому шагу, голландское правительство рассчитывало на то, что еврейская община сама позаботится о себе, сняв с государства заботу о «еврейской проблеме».

Нацисты воспользовались этим в 1941 году, сведя существующие еврейские организации в единый Еврейский совет и тем самым строго ограничив их самостоятельность. Многие из сотрудников этих организаций, которых перевели в Еврейский совет (как Мирьям Леви), имели опыт работы в общественных организациях и навыки в ведении благотворительной деятельности, и они считали своим долгом продолжить помогать как можно большему числу евреев.

Дэвид Коэн, сопредседатель Еврейского совета, также имел большой опыт такой деятельности. Еще когда он подростком жил в Девентере, то вместе со своими братьями и друзьями встречал на местной железнодорожной станции еврейских беженцев, спасавшихся от русских погромов и направлявшихся