Dux bellorum: средневековый правитель в бою - Камиль Фуркатович Ерназаров

Македонскому. Поместив античный сюжет в контекст своего времени, поэт показал «греческого короля» Александра в окружении воинов с явно чешскими именами (Радота, Младота, Радван) и с типично средневековым вооружением: тем самым читатели этой поэмы — благородные чехи — должны были узнать в этих «греках» себя самих и своего монарха. В духе средневекового принципа «консенсуального правления»[188], король-христианин Александр советуется с воинами и вдохновляет их на бой, после чего сам на своем скакуне принимает участие в сражении, убив сирийского воеводу Аретаса. Противник Александра, король персидских язычников Дарий боится сражения, хотя имеет в два раза большую монархию и больше воинов — и порицается чешским поэтом за то, что миролюбив: «он [Дарий. — Н.Н.] во всякое время был миролюбив, а потому вообще ни о каких войнах не пекся: он был слабее Александра как раз в том, в чем мог быть сильнее»[189]. Дарий лично не руководит войсками в бою и, подобно Неклану, посылает их в бой во главе со своим маршалом Мемноном, «честным рыцарем», в то время как действия греческого войска описываются через действия самого Александра: он выстраивает воинов, которых хоть и мало, но они поражают всех врагов, как только македонский монарх вступает в сражение[190]. Примечательно повторение этических оценок в рамках одного и того же сценария, при котором монарх не идет в бой сам, но направляет кого-то другого: 1) князь чехов Неклан осуждаем, потому что труслив, а военачальник Тыр, скрытно переодетый князем в княжеские доспехи и посланный вместо себя в сражение — прекрасен красотой тела, умел в бою и неустрашим; 2) языческий король Дарий — осуждаем, потому что труслив, а маршала Мемнона, посланного в бой, автор-христианин назвал честным рыцарем вопреки тому, что тот тоже принадлежит к противникам Александра — персидским язычникам.

В фокусе исследовательского интереса этой статьи находится вопрос о том, каким образом проиллюстрированное выше представление, бытовавшее у средневековых чехов (личная воинская храбрость как критерий достойного монарха), попытались задействовать в 1420 г. пражские гуситы в собственной религиозно-политической пропаганде. После смерти короля Вацлава IV в августе 1419 г. чешский трон должен был получить его младший брат Сигизмунд, король Венгерский и Римский — по династическому праву наследования, которое было закреплено Золотой буллой Карла IV от 7 апреля 1348 г.[191] Уже осенью 1419 г. с наследником начали переговоры представители чешской знати — земские коншелы Чешского королевства, составив прошение, в котором просили от «своего нового короля и милостивого господина» подтверждения привилегий[192]. И если чешская знать, с советом которой монарху подобало править в королевстве, еще могла надеяться на щедрость со стороны будущего короля и его готовность к компромиссам, то пражские города оказались в принципиально ином положении: к составлению общесословной петиции они подключились лишь на финальном этапе в ноябре — тогда, когда чешская знать подавила их бунт против королевы-вдовы Софии Виттельсбах, а их собственные попытки к переговорам с Сигизмундом в декабре 1419 г. и мае 1420 г. провалились. Монарх в духе патримониальной концепции воспринимал королевские города в качестве своей собственности (а не политического сословия), требуя от них абсолютной покорности и отказываясь гарантировать пражанам ни прощения за упомянутый бунт, ни права на осуществление гуситского обряда Причащения всех мирян под обоими видами Хлеба и Вина (утраквизма). Воспринимая утраквизм в качестве Божественной истины, пражане не были готовы от него отречься даже тогда, когда в марте 1420 г. на Вратиславском рейхстаге с участием Сигизмунда была провозглашена булла Папы Римского Мартина V о крестовом походе в Чешское королевство «против людей из числа злодеев — людей кощунственной злобы и несправедливости — гуситов, виклефистов и иных: их доброжелателей, подражателей и защитников, если только они не раскаются в ошибках и — приведенные к благоразумию — не подчинятся традициям Святых Отцов, пусть даже и путем своей собственной гибели, в чем да поможет ему [Сигизмунду — Н.Н.] Божественная добродетель»[193]. При этом в отличие от радикальных гуситов (таборитов), которые напрочь отвергли любые земные законы и авторитеты, призывая во всем следовать только тексту Библии, пражские гуситы сознавали, что их неповиновение Сигизмунду с оружием в руках — это преступление. Об этом наглядно свидетельствует то, как монарх был изображен в «Хронике гуситов». при изложении гордого ответа Сигизмунда на смиренные просьбы пражан ее автор — канцлер Нового Пражского города Вавржинец — уподобил короля «Люциферу, вознесшемуся в гордыне» (лат. in superbiam velut alter elatus Lucifer), тем самым оправдывая последующее военное противостояние, ведь для праведного христианина (а именно так себя видели сражающиеся гуситы 1420-х гг.) какие-либо переговоры с дьяволом и антихристом принципиально недопустимы[194]. Но к концу «Хроники» Вавржинец уже восклицал, словно обращаясь к самому Сигизмунду, высказывая ему с гуситской прямотой, как его (мятежный) вассал все то, в чем считает его неправым: «О бесчувственный государь! Почему домашних своих, кого должен защищать, ты по языческому обычаю преследуешь? Почему собственное гнездо, испражняясь, сквернить не перестаешь? Почему не останавливаешься в пролитии крови невинных? Почему ты стремишься уничтожить тех, кто противится тебе, сражаясь за закон Божий? Ожидай и предвидь, что в скорейшем времени Господь уготовит помощь боящимся Его. Тебя, который на множество народов/язычников надеется, Он обратит в бегство, победив малым числом. и псы ярые будут в скором времени лизать кровь твоих жестоких воителей в отмщение за Чашу истиннейшую Крови Христовой, которую ты стремишься уничтожить, преследуя своих верных вассалов. Вернись же к сердцу и признай, что тяжело тебе идти против рожна [выделено мной — Н.Н.]. Покаявшись, прекрати вершить столько столь страшного зла. и если бы когда-нибудь Бог помиловал тебя и отпустил тебе твои несправедливости!»[195]. Выделенные слова показывают, что Вавржинец уподобил Сигизмунда иудейскому фанатику Савлу, который «дышал угрозами и убийством на учеников Господа», но был обращен Самим Христом, Который сказал: «Трудно тебе идти против рожна» / durum est tibi contra stimulum calcitrare (Деян. 9:5 — Н.Н.). на этом иудей Савл закончился и стал апостолом Павлом — и Вавржинец пишет эти слова, словно надеясь, что опомнится Сигизмунд и превратится из преследователя гуситского учения в его нового апостола, сильней которого никогда не будет. Но пока этого не произошло, пражане однозначно чувствовали потребность в том, чтобы любыми средствами оправдать свой бунт против законного носителя династической власти над королевством — и в этой ситуации топос о недостойном поведении Сигизмунда в сражениях становился необходимым элементом пропаганды пражских гуситов.

Манифест пражских гуситов и оребитов от 5 ноября 1420 г.

Пытаясь деблокировать замок Вышеград, осажденный пражанами