Сталин против Гитлера: поэт против художника - Сергей Владимирович Кормилицын

И еще совсем недавно самым крупным предприятием на российских просторах была мануфактура, где работали бесправные крепостные. И вдруг – промышленное развитие! Владельцам предприятий зачастую просто в голову не приходило, что они должны что-то делать для рабочих. Нет, не по злобе, просто вследствие инерции мышления. Ведь они – хозяева, или как?! Поэтому забастовки были для них чем-то вроде пресловутого грома с ясного неба. Как!? Эти работяги еще чего-то требуют?! А теперь помножьте описанную ситуацию на восточный менталитет, на горскую горячность – и вы получите взрывоопасную смесь, готовую в любой момент разразиться кровопролитнейшим конфликтом. Так в конце концов и произошло: очередная стачка в Батуме закончилась арестом зачинщиков, а демонстрация в поддержку арестованных – взломом пересыльной тюрьмы, освобождением узников и. стрельбой по живым мишеням. Охрана тюрьмы открыла огонь (а что еще оставалось делать бедолагам-солдатам, давшим присягу и выполняющим приказ?), пролилась кровь, и дело уже было на тормозах не спустить. Началось расследование, массовые аресты, полиция моментально напала на след тифлисского гостя, и уже совсем скоро, в апреле 1902-го, он грел нары в той самой тюрьме, к которой несколько дней назад привел демонстрацию.

Так сложилось, что тюрьма и ссылка никогда не пугали отечественных революционеров. Напротив, даже из весьма специфической советской литературы, посвященной истории революции, становится ясно, что единственным толковым способом борьбы с революционной заразой могло стать физическое устранение идеологов движения или, на худой конец, каторга. Потому что время, проведенное в заключении, использовалось ими для самообразования – так сказать, повышения квалификации. Не говоря уже о том, что отсылать носителей вредоносных с точки зрения правящего режима политических идей в другие, пусть и достаточно отдаленные регионы страны – вообще затея очень странная, способствующая скорее распространению того, с чем полагается бороться. Поэтому свою «посадку» Иосиф вовсе не воспринял трагически. Напротив, он принялся, как говорится, «шить шубу из шкуры заказчика» – использовал предоставившуюся ему возможность для пропагандистской работы среди заключенных. Или, говоря словами его официальной биографии, – «в тюрьме (сначала в батумской, потом – с 19 апреля 1903 года – в известной своим тяжелым режимом кутаисской, затем снова в батумской) Сталин не порывает связей с революционной работой»[31]. Вы только представьте себе, какой «подарок» самим себе сделали власти!

По правде сказать, удивительно, насколько мягко обращалось царское правосудие с политическими заключенными, особенно – из «чистой» публики. Почитаешь рассказы о Ленине, скажем, и в удивление приходишь: и камера у него была одиночная, да при этом без «подселенцев», и молоко в меню водилось свежее (помните хрестоматийный эпизод с чернильницей?). Вот и в рассказах о сталинском заключении тоже по нынешним временам много странного. Можете представить себе, чтобы заключенные, скажем, питерских «Крестов» устроили обструкцию тюремному начальству, лупя со всей силы в железные ворота тюрьмы?! Для начала, кто бы их подпустил к воротам? А кроме того, они вполне отчетливо представляют, насколько такая акция может оказаться вредной для здоровья. В прямом смысле. А в царской России такие штуки сходили заключенным с рук. Джугашвили сотоварищи добились таким образом улучшения условий содержания в кутаисской тюрьме. И ничего, никто не избил заключенных, не раскидал их по карцерам. Единственное, на чем отыгралось тюремное начальство, – выделило для политических камеры похуже. Да еще поселило их вместе, чтобы не вздумали уголовных бунтовать. Вот вам и «известная своим тяжелым режимом».

Летом 1903 года Джугашвили наконец отправили в ссылку. «Наконец» потому, что дело его рассматривалось неприлично долго. Настолько, что некоторые биографы Сталина заявляют, что власти попросту «потеряли» заключенного. Не будем спорить с ними – это не столь уж важно. Важнее, что в июле 1903 года бывший семинарист, а ныне кадровый революционер отправился в свою первую ссылку – под Иркутск, в село Новая Уда. Что это было за место? Дадим слово коллеге – жизнеописателю Сталина из газеты «Правда»: «В то время Новая Уда делилась на две части – верхнюю и нижнюю. Нижняя часть называлась Заболотье: на маленьком мысочке, окруженном с трех сторон топкими болотами, стоял десяток домишек, в которых жили крестьяне-бедняки. В верхней части села расположились две купеческие лавки, огромное здание острога, окруженное высоким частоколом, пять кабаков и церковь. Здесь жила новоудинская «знать». Лучшие дома занимали местные купцы и торговцы. Ссыльные, направлявшиеся в Новую Уду, распределялись группами и в одиночку по крестьянским дворам. Каждый из них обязан был регулярно являться в волостное правление для отметки. Прибыв в Новую Уду, товарищ Сталин поселился в беднейшей части села – в Заболотье – у крестьянки Марфы Ивановны Литвинцевой. Убогий, покосившийся домик Литвинцевой был расположен на краю болота, в нем было две комнаты. Одну из них и занял И. В. Джугашвили»[32]. Добавим к этому только, что некоторое время спустя Иосиф переселился в менее убогое помещение – к Митрофану Кунгурову, крестьянину, подрабатывавшему извозом, а потому несколько более зажиточному и благополучному. Подвижничество – подвижничеством, а вкусно покушать будущий вождь любил всегда.

Кстати, в качестве лирического отступления снова о мягкости дореволюционных порядков в отношении заключенных и ссыльных: ссыльному ежемесячно полагались казенные деньги «на прожитье», которых хватало и на питание, и на съем квартиры, но не хватало на то, чтобы уехать из мест ссылки. Выплаты прекращались, только если у «стипендиата» появлялся какой-то сторонний источник средств к существованию. О, этот стократно проклятый в советской литературе палаческий режим, о, царские сатрапы! Странно и непривычно все это смотрится теперь, правда?

Не могу сказать определенно, но возникает ощущение, что ссылка воспринималась эсдэками как нечто вроде инициации. По крайней мере, как бы Иосиф Джугашвили ни лез из кожи вон у себя на Кавказе, партийные идеологи не обращали на него особенного внимания. Но стоило ему оказаться в ссылке, как – гляди-ка! – он получил письмо от Тулина. То есть, простите, от Владимира Ульянова. Ну, пусть не письмо, а, скорее, развернутую записку, но это все равно. Вы представьте психологический эффект этого листка бумаги! Ленин признал его равным, поделился своими соображениями относительно необходимости внесения изменений в программу партии, высказал критику в отношении того, что и самому Джугашвили не нравилось в РСДРП. Такое письмо не могло оставить его равнодушным: Иосиф воспринял его как призыв к действию и решил бежать из ссылки.

Говорит Сталин

Ленинское письмо[33]

Впервые я познакомился с Лениным в 1903 году. Правда, это знакомство было не личное, а заочное, в порядке переписки. Но оно оставило во мне неизгладимое впечатление, которое не покидало меня за все время моей