Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

Мне было 23 года, три месяца назад я получила диплом юриста Миланского католического университета. Случайные знакомства в моей жизни были, но в глубине души я чувствовала себя одиноко. Я была уверена, что никогда не встречу того самого человека, который готов разделить со мной столь необычную жизнь, как моя. Того, кто сможет понять меня, а не просто проявить интерес. Помимо очень немногих настоящих друзей, во всем мире моя фамилия вызывала зловещий резонанс, напоминала о великолепии мирового престижного бренда, вошедшего в историю общества и моды. Но обратной стороной медали был самый настоящий нуар. Сама себя я воспринимала скорее как проблему, которой лучше избегать: не жалела себя, старалась быть объективной. Но в конце июня 2005 года я встретила Энрико.

Ощущение, что он – мужчина всей моей жизни, возникло почти сразу. С первого взгляда у меня внутри что-то екнуло. Голова и тело начали функционировать в непривычном ритме, состоящем из спринтерских бросков к этому новому человеку и пауз, чтобы перевести дух и обдумать происходящее. Перемены были очевидны: окружающие видели это по моему лицу – раскрасневшимся щекам, затрудненному дыханию, лихорадочному блеску в глазах…

И первой это заметила Сильвана, у которой были высокочувствительные антенны для зондирования территории. Энрико мог бросить вызов ее системе власти, потому что ситуация выглядела так: ей нужно было быть в центре нашей жизни, все контролировать, свободно заправлять всем без ограничений. Этот парень не был проходным вариантом. Ее подозрительное беспокойство росло по мере того, как повышалась моя вовлеченность. Она должна была что-то делать. Изучать Энрико.

Такая возможность представилась, когда я была во Франции на регатах. Мне нужно было передать бабушке посылку, и я попросила Энрико отнести ее. Она вежливо встретила его и даже пригласила (это скорее исключение, чем правило) остаться на ужин. Вечер стал настоящим торжеством добрых семейных чувств и достиг кульминации, когда они вместе позвонили мне и пожелали спокойной ночи. На другом конце провода я была ошеломлена и взволнована. Энрико покорил и Сильвану.

Но спустя два месяца после того вечера семейный барометр снова показывал бурю. Внезапно Энрико стал нежелательной персоной. Вдруг появился запрет на его появление дома, затем последовало жесткое требование, практически приказ, перестать с ним встречаться – очевидно, ради моего блага. Два месяца – время, которое частный детектив, нанятый моей бабушкой, потратил на сбор информации об Энрико и его семье. Расследование привело к выводу, что он нехороший человек.

Неоспоримым доказательством недостойности Энрико служили несколько штрафов за парковку и превышение скорости. Тяжесть проступка не вызывает сомнений: само собой разумеется, что девушка моего положения, мать которой сидит в тюрьме за убийство своего бывшего мужа, моего отца, должна держаться подальше от людей такого сорта…

Сильвана понимала, что Энрико освобождает меня. Понимала, что его оружие – добрый юмор, мягкость, умение слушать – более эффективно, чем авторитаризм и эмоциональный шантаж, которые были в ее арсенале. Она увидела, что оптимизм и харизма Энрико, подпитываемые неисчерпаемой силой воли, были ветром, сдувающим с меня пепел аморфности. Энрико был моей весной: она сменяла зиму замкнутости, смирения, страха. Я перестала жить. В конце концов, с такой жизнью (отца убили, мать в тюрьме и все остальное) можно и не участвовать в гонке: даже самое высокое место не смогло бы компенсировать ту несправедливость, которая мне досталась. Я продолжала жить по инерции: добросовестно исполняла свои обязанности, угождала бабушке, обеспечивала мамино (относительное) тюремное благополучие и при этом держалась на безопасном расстоянии от жизни. Я тоже жила в камере, но психологической, эмоциональной. Когда оказываешься внутри нее, ты, если хочешь выстоять, должен принять наказание таким, каково оно есть. Ожидание чего-то лучшего – это всепоглощающая тревога. Но Энрико взорвал все мои внутренние баррикады: я огляделась и увидела вещи, которых раньше никогда не видела, даже если они всегда были рядом, «за стеной». Любовь – это не просто видеть любимого человека, это обожание. Любовь – это видеть бесконечность: она открывает глаза, а не закрывает их. Излишне говорить, что Сильвану пугало именно то, что я открою глаза, поставлю под сомнение ее порочные принципы и правила и буду вмешиваться в ее планы.

Энрико говорит, что он почувствовал уверенность в наших отношениях в тот раз, когда, возвращаясь с вечеринки, в машине я сказала ему: «Я люблю жизнь». Три слова, произнесенные как бы между прочим, почти про себя: мне потребовалось десять лет, чтобы выговорить их. Можно ли любить жизнь, если она в основном состоит из светской и криминальной хроники? Выходит, что да. Конечно, шрамы никуда бы не делись: мама еще много лет просидит в тюрьме, а ты, папа, больше не приедешь, чтобы отвезти меня в Париж. Но рядом с Энрико я сама смогла бы написать ту часть истории, которая была бы у меня перед глазами, а не кто-то другой вместо меня. Я чувствовала, что могу это сделать, что я больше не одна. Меня охватило непреодолимое желание испытывать и дарить удовольствие. Да, я любила жизнь – и имела в виду именно то, что сказала, – потому что я наконец хотела планировать свое будущее.

Мне оставался последний шаг, самый трудный: лицом к лицу встретиться с монстром, которого выпустила моя бабушка. Чувство вины было ее самым мощным оружием, которым она владела мастерски. Она развязывала руки этому убийце – «ты предаешь семью», «ты невероятно огорчаешь меня», «ты ведешь себя безответственно» – и наблюдала за расправой в образе жертвы. Великая актриса.

Столкновения повторялись каждый день. От усталости и отчаяния я впала в уныние. В один из вечеров, когда все шло наперекосяк, я заговорила с Энрико в ресторане. Я дрейфовала в море сомнений и слышала, как произношу идиотские фразы, вроде того, что нам обоим не помешало бы взять паузу. Плакала. Энрико слушал, и очень серьезно. Он получил удар под дых, не реагируя, не отвечая ударом на удар. Ничего другого в тот момент он сделать не мог. «Если это то, чего ты хочешь, – сказал он наконец, – хорошо, прощай». Но это было «до свидания»: он уже решил, что вернется за мной, чтобы спасти. Через три дня он позвонил мне: «Если я не нравлюсь твоей бабушке, то хочу знать почему, что произошло. Вы обе должны мне все объяснить». Мы договорились встретиться на виа Андреани, где жила моя бабушка. Вилла с ироничным названием Innocenti [15](«Инноченти»)