Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

знакомые лица. Бывшие одноклассники Алессандры. Водитель Луиджи Пировано. Незнакомка кладет на гроб букет полевых цветов. Те, кто их знает, замечают Кикку и Камилло Оливетти; нефтяника Беппе Диану; Уильяма Фланца, президента американского подразделения Gucci; адвоката Таттла, прилетевшего в Милан из Вашингтона. Журнал People прислал на похороны двух репортеров. Дон Мариано Мерло, приходской священник Сан-Карло, сравнил тебя с библейским Авелем: «Мы приветствуем здесь Маурицио Гуччи и многих Маурицио, погибших от рук многочисленных Каинов». Дрожь пробирает при мысли о предупреждении, заложенном в этой параллели: семейные преступления… За неимением более сенсационных подробностей газеты задержались на громоподобном падении одного из трех венков из роз и лилий, возложенных на гроб.

Богатство и подлость – можно сказать, вывернутое наизнанку название комедии[11] Эдуардо Скарпетты. Бегство и злословие. «Великая дружба» недавнего времени таяла, как снег на солнце. Рядом с Патрицией остались единицы. Среди них Франка Джервази, женщина, с которой моя мать была близка на протяжении многих лет, и Ренато Верона, ее партнер, восхитительный человек необычайной нравственной глубины. Ренато будет отправлять Патриции в тюрьму письмо за письмом, а еще букеты голубых роз на День святого Валентина. На суде он скажет о ней как о женщине «ранимой и неспособной на ненависть». Именно Ренато платил Ауриемме от имени нашей матери три миллиона лир[12] в месяц. «Патриция, – объяснял он судьям, – чувствовала себя в моральном долгу перед ней».

Вокруг нашей матери образовался вакуум. Сильвана воспользовалась ситуацией, осознав, какую возможность ей предоставила эта цепь несчастий. От бухгалтерии семейного ресторана до управления нашим имуществом шаг был небольшой, трудности – внушительными, но амбиции и отсутствие угрызений совести позволяли с легкостью преодолевать препятствия.

Мне было 16 лет, и сразу после ареста моей матери в дело вмешался швейцарский орган по делам несовершеннолетних, назначив опекуном адвоката Гвидо Ладзарини. Незнакомый семье, но известный в Швейцарии юрист. Помимо защиты имущества, законом была предусмотрена и родительская защита: кто может быть лучше бабушки? Но швейцарские судьи не знали, с кем имеют дело. Вскоре Сильвана пролезла и в сферу экономической опеки: именно она решала, как тратить деньги, что мне можно делать, а что нельзя, куда и с кем ходить, какую одежду покупать. Алессандра оставила ей доверенность на управление своим счетом, но она была в Лугано на учебе, вне зоны ее досягаемости, а я – под ее присмотром и непосредственным контролем. Сильвана чувствовала себя сильнее с каждым днем, она жила реализацией своих самых сокровенных и тайных желаниях.

На судебном заседании (одном из немногих, на которых мы присутствовали: тогда это была единственная возможность увидеть нашу мать за пределами тюрьмы) мы познакомились с Сарой Гэй Форден. Американская журналистка, автор книги «Дом Гуччи», подзаголовок которой гласит «Сенсационная история убийства, безумия, гламура и жадности». По ее мотивам – так, по крайней мере, говорят – снят фильм Ридли Скотта. Я помню ее как милую, заботливую женщину, которая подходила к нам во время некоторых заседаний. С выходом ее книги я узнаю истинную причину такого пристального внимания: она собирала конфиденциальные сведения и другие материалы для своей «сенсационной» истории, которую писала.

3 ноября 1998 года мы остались дома. О приговоре суда первой инстанции узнали из новостей, в которых даже показали отрывок из последнего заявления нашей матери. Председатель четвертой секции Миланского суда присяжных Ренато Самек Лодовичи обратился к ней: «Синьора, подойдите ближе к микрофону, чтобы все вас слышали. Скажите нам, что вы хотите сказать суду в качестве последнего слова». И тогда моя мать в ярости заговорила: «Альдо Гуччи всегда говорил мне одну вещь: «Никогда не пускай в свой курятник лису, даже дружелюбную. Рано или поздно она проголодается». Теперь, после 22 месяцев почти полной изоляции, я долго размышляла и поняла, что «миллиарды», «богатство» и «власть» были самыми популярными словами в устах Пины Ауриеммы, и за ними скрывалось желание насладиться всем этим с моей помощью. Я была наивна до глупости. Оказалась вовлеченной в это дело против своей воли и категорически отрицаю – и буду отрицать всегда, – что была соучастницей». Затем с вызовом обратилась к прокурору Карло Ночерино, который просил для всех пятерых обвиняемых пожизненного заключения: «Единственное, что способно бросить тень печали и опустошить мою душу, – этот позорный процесс, еще более ужасный потому, что делает меня главным действующим лицом в убийстве отца моих дочерей. Я закончила».

Эта речь была портретом моей матери. Другие обвиняемые держались иначе. Орацио Чикала, водитель, принес «искренние извинения тем, кто любил доктора Гуччи и господина Онорато» (швейцара здания на виа Палестро, раненого во время засады). Ивано Савиони, исполнитель убийства, попросил «прощения у дочерей Гуччи» и закончил тем, что он «в ужасе от того, что произошло». Адвокаты настоятельно советовали Патриции быть спокойнее, избегать пренебрежительного тона. Но она не послушала их и поступила по-своему. Она, как всегда, пошла в атаку. В самый серьезный момент она подняла ставки до предела и поставила на кон все, включая себя. Патриция не опустила голову перед судом, наоборот – гордо подняла ее и набросилась на своего обвинителя.

Тогда я не совсем понимала подобное поведение, но расценила его как признак силы, сопротивления. Пережитое заставило меня изменить точку зрения: это были своего рода приступы – конвульсии плача, спазмы ярости, – похожие на те, что испытывают дети, которых охватывает неконтролируемый страх, либо из-за того, что они провинились, либо потому, что чувствуют себя непонятыми. Избыточные и саморазрушительные мольбы о помощи: чрезмерная реакция должна побудить наделенных властью к состраданию, отмене наказания и завершению конфронтации объятиями примирения и забвения. Кто знает, насколько бессознательно, но Патриция делала то же самое: когда ей было страшно, она бросалась в пустоту, чтобы найти спасение, чтобы получить подтверждение, что ее, несмотря ни на что, любят.

Но миру и забвению не место в судах, которые созданы для того, чтобы сталкивать нас со злом (что мы совершили или в котором нас обвиняют), сводить счеты с прошлым. Итогом судебного процесса стал суровый приговор: 29 лет лишения свободы. Удар в сердце. Но он не сбил нас с ног, а, наоборот, вызвал возмущение. Это несправедливость, говорили мы себе, мы никогда не сдадимся, никогда… Нам предстоял крутой, извилистый, бесконечный, изматывающий путь: апелляция, кассационный суд, запрос на пересмотр сначала в Брешии, потом – в Венеции, несметное количество экспертиз и консультаций. В тот момент мы были уверены только в одном: мама не покинет Сан-Витторе в ближайшее время. Ее прежняя жизнь – два года после убийства, в течение которых она собирала по кусочкам далеко не безмятежную, но, по крайней мере, сносную жизнь, –