Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

для переговоров с адвокатами». Бабушка подчеркивает, что такой шаг, включая переезд на корсо Венеция, был связан с чрезвычайными обстоятельствами, в которых оказалась ее семья, дочь и внучки. Не жадность: если бы обстоятельства позволили, она была бы рада уединиться в Монте-Карло, ведя «размеренную жизнь, – безусловно, богатую, но не стремясь к показной и чрезмерной роскоши. Я была осторожна с любыми тратами…». Мы проводили больше времени в Санкт-Морице, чем в Милане, где нам все больше перекрывали воздух, но шум СМИ о «деле Гуччи» долетал аж до гор Энгадина.

Бабушка разрывалась между нами в Швейцарии и адвокатами в Милане. Ее возмущало то, что Ауриемма полностью подчинила себе ее дочь. Но сегодня мне интересно, не возникла ли эта тревога еще и из-за ее чувства вины. Спустя годы, собрав воедино множество свидетельств, слухи о том, что Сильвана знала о вине своей дочери, показались мне далеко не беспочвенными. Сама Ауриемма, например, говорила, что Сильвана все знала. Сегодня, вспоминая это, я не удивляюсь, но в то время это казалось немыслимым. Через несколько лет и она окажется в этом адском кругу зловещих людей. Мой личный Малеболже[9], в котором толпа лицемеров, льстецов, воров, мошенников, советчиков и сеятелей раздора, что я встречала в своей жизни, беспорядочно мечутся в едином оглушительном хаосе, а чудовищные крылатые фигуры, наполовину стервятники, наполовину адвокаты, или «закадычные друзья», опускаются на их головы, вонзая когти при каждом шаге.

Но тогда все это было немыслимо. Мне всего 16, и за что-то, за кого-то надо было держаться. Мамина невиновность и барьер, воздвигнутый бабушкой, – все, что у меня осталось от целостности, основательности. А если бы все было иначе? Например, мы с Алессандрой в швейцарской школе-интернате, строгий швейцарец, управляющий нашим имуществом, и ничто не нарушает тишину жизни, лишенной самого главного для ребенка – родителей…

Не уверена. Время от времени я думаю об этом, но потом говорю себе, что сегодня я такая, какая есть (и имею то, что имею: двух замечательных детей и прекрасного мужа). И все это несмотря на то, через какие испытания я прошла, а может, и потому, что они случились в моей жизни. Невозможно вернуться назад и переписать сюжет жизни – так бывает только в кино. В конце концов, ошибки гораздо важнее удач: если смотреть на них без жалости к себе, понимать их, они всегда чему-то учат и в итоге становятся подарками.

Вернемся к бабушке и ее курсированию между Санкт-Морицем и Миланом. Это были трудные, бесконечные дни. Я не могла обуздать свои эмоции, не могла справиться со второй бедой – арестом мамы. Она была далеко и недосягаема. В первые дни в Сан-Витторе, по воле нашей матери, бывала только Сильвана. С одной стороны, мать хотела оградить нас от этого скандала, с другой – была уверена, что скоро выйдет на свободу. Все, что оставалось, – это еженедельные телефонные звонки и надежда.

Приближение телефонного свидания было сродни наказанию, но наказанию для нас. В этот день от волнения у нас сводило живот. Мы ждали звонка, как девушки, которые с замиранием сердца ждут разговора со своими любимыми. Беседа длилась 15 минут и пролетала как один миг. При звуке ее голоса у нас заплетались языки, мы не могли вымолвить ни слова. Болтали о чем-то банальном. Это было все равно что бег на 100 метров: задержав дыхание до финишной черты, в ожидании сообщения об окончании связи и следующего за ним обрыва линии. Никакого сострадания, никаких поблажек.

Алессандра почти всегда была в Лугано (она поступила на экономический факультет), я же ходила в старшую школу в Милане и больше была вовлечена в судебные дела. Выбор юрфака после окончания школы был так же очевиден для меня, как покупка костюма своего размера. С самого начала я хотела разобраться в итальянской правовой системе, чтобы помочь своей матери. Поэтому вечера, как на работе, я проводила в офисах адвокатов Гаэтано Пекореллы, Андреа Фареса и Джованни Мария Дедолы. Я внимательно слушала их вопросы, изучала их методы, пыталась уловить их линию защиты. На улице мне приходилось остерегаться журналистов, фотографов, камер. Арест Патриции вновь открыл архивы, а газеты начали штамповать фотографию твоего безжизненного тела, лежащего в подъезде на виа Палестро. Я никогда не забуду, как впервые увидела это фото. Может, сегодня в редакциях к этому относятся с большим пониманием и испытывают даже некую неловкость, но тогда размещение на газетную полосу дочерей жертвы – несмотря на то, что одна из них несовершеннолетняя, – не задевало ни совесть, ни этику.

11 мая 1998 года, после 16 месяцев тюремного заключения матери, в Милане начался судебный процесс по делу о твоем убийстве. 20 октября прокурор попросил о пожизненном заключении для нее и ее сообщников. Бабушка не пускала нас с Алессандрой в суд, чтобы оградить от пагубного влияния падкой на сенсации прессы. Но нам пришлось столкнуться и с другими формами насилия, например, с предательством многих из тех, кого Патриция считала своим близким окружением.

Я говорю о тех прихлебателях, кто использовал любую возможность присоединиться к поездке за наш счет или занять комнату в одном из наших прекрасных домов на побережье или в горах. «Все включено» – очень привлекательная опция даже для более чем обеспеченных людей. Эта изысканная миланская буржуазия, вечно загорелая под черным солнцем лицемерия. Теперь она повернулась спиной к нашей матери. Самые голодные на банкетах, которые устраивали Патриция и Маурицио, бежали первыми, без оглядки. И первыми сплетничали, потому что трусость хорошо растет рядом с приспособленчеством, как помидоры, которые, говорят, хорошо растут рядом с луком…

Это уже произошло на твоих похоронах. Через неделю после стрельбы на виа Палестро знаменитый «миланский мир моды» и остальной так называемый «элитный Милан» (политики, менеджеры, промышленники) проигнорировали церемонию, организованную в церкви Сан-Карло. На следующий день газеты удивлялись тому, что событие прошло без участия представителей светского общества. Рядом с гробом, усыпанным белыми розами, стояли твоя жена («бесстрастная под черной вуалью[10]») и твои дочери («Алессандра и Аллегра, разрываемые неудержимыми рыданиями, которые невозможно было скрыть под солнцезащитными очками»). Журналисты зафиксировали выпад подруги семьи, Адрианы Бруно: она обвиняла город, который часто посещал Гуччи в золотые времена. «Позор, они побоялись даже некролог написать, – заявила Адриана в интервью газете La Repubblica. – Они боятся, что их привлекут, будут фотографировать и допрашивать следователи. Маурицио был добрым и милым человеком, он нечасто посещал модные мероприятия, но я помню, как много людей собиралось на его вечеринках в особняке Санкт-Морица – здесь я никого не вижу».

В церкви было около трехсот человек, окруженных объективами фотоаппаратов и камер, ищущими