Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

довел свои легионы до такой далекой северной страны, как Богемия. По-видимому, эта была его идея — использовать Герцинский и Карпатский хребты в качестве новых рубежей Империи; если бы ему удалось осуществить задуманное, римская цивилизация могла подарить Германии, как и Галлии, латинскую речь и достижения классической культуры. Но на вершине успеха он был потрясен известием о том, что Авидий Кассий, усмиривший мятеж в Египте, провозгласил себя императором. Марк удивил варваров, заключив с ними поспешный мир, согласно которому к Риму отходила десятимильная полоса на северном берегу Дуная, а на южном оставались сильные гарнизоны. Он созвал солдатскую сходку, сказал на ней, что с удовольствием уступил бы свое место Авидию, если бы это было угодно Риму, пообещал помиловать мятежников и выступил в Азию, чтобы схватиться с ними. Между тем Кассий был убит собственным центурионом и восстание захлебнулось. Марк прошел через Малую Азию и Сирию в Александрию, скорбя, как Цезарь, что его лишили шанса проявить милосердие. В Смирне, Александрии и Афинах он ходил по улицам в сопровождении свиты, носил плащ философа, посещал лекции ведущих преподавателей и вступал с ними в споры, говоря по-гречески. Во время своего пребывания в Афинах он взял на государственное содержание философские кафедры, с которых проповедовались четыре великих учения — платонизм, аристотелизм, стоицизм и эпикуреизм.

Осенью 176 г., после почти семилетней войны, Аврелий достиг Рима и удостоился триумфа как спаситель Империи. Император разделил славу победы с Коммодом и назначил его — пятнадцатилетнего подростка — своим соправителем. Впервые за почти сто лет принцип усыновления был отвергнут, уступив место наследственному принципату. Марк сознавал, какие опасности для Империи могут быть вызваны этим поступком. Он совершил этот шаг, видя в нем меньшее зло, чем гражданская война, которая была бы развязана Коммодом и его друзьями в том случае, если бы его отстранили от власти. Нам не следует упрекать его за непредусмотрительность, ведь Рим даже не мог представить, какие последствия возымеет эта любовь. Эпидемия наконец закончилась, и люди вновь вспомнили о счастье. Столица почти не пострадала от бедствий войны, которая финансировалась за счет замечательной экономии и незначительных дополнительных податей; пока на границах полыхали бои, внутренняя торговля процветала, и деньги позвякивали в карманах каждого. Это время было кульминацией расцвета Рима и популярности императора; весь мир бурно приветствовал его как солдата, мудреца и святого.

Но триумф не обманул Марка; он понимал, что германская проблема до сих пор не решена. Убежденный в том, что последующие вторжения может предотвратить только активная политика, направленная на продвижение рубежей к горам Богемии, он отправился вместе с Коммодом на Третью Маркоманскую войну (178 г.). Переправившись через Дунай, он вновь разгромил квадов в ходе долгой и изнурительной кампании. Сопротивление было окончательно сломлено, и он уже готовился к аннексии земель квадов, маркоманов и сарматов (приблизительно соответствовавших территории современной Богемии и Придунайской Галиции) и превращению их в новые провинции, когда новый приступ болезни свалил его с ног в лагере при Виндобоне (Вена). Чувствуя приближение смерти, он призвал к своему одру Коммода и убеждал его довести до конца политические планы, которые были теперь столь близки к завершению, и воплотить в жизнь мечту Августа о продвижении границы Империи к Эльбе[87]. После этого он отказался от еды и питья. На шестой день, собравшись с остатком сил, он встал с постели и представил воинам нового императора — Коммода. Вернувшись на ложе, он накрыл лицо простыней и вскоре скончался. Когда его тело было доставлено в Рим, народ уже оказывал ему божеские почести, видя в нем бога, который согласился недолго пожить на земле.

ГЛАВА 20

Жизнь и мысль во втором столетии

96–192 гг.

I. ТАЦИТ

ПОЛИТИКА Нервы и Траяна раскрепостила угнетенные умы Рима и позволила литературе этой эпохи преисполниться пламенным презрением к деспотизму, который был уже в прошлом, но мог вернуться вновь. «Панегирик» Плиния выразил эти чувства в приветственном слове первому из трех великих испанцев на троне Империи; Ювенал редко пел о чем-либо другом; Тацит, самый блестящий из историков, стал обвинителем прошедших времен (delator temporis acti) и сорвал в своих сочинениях покровы с тайн прошедшего столетия.

Мы не знаем ни даты, ни места рождения Тацита, не знаем даже его личного имени. Вероятно, он был сыном Корнелия Тацита, прокуратора императорских доходов в Бельгской Галлии; благодаря карьере этого человека его семья поднялась из всаднического сословия, влившись в ряды новой аристократии{1152}. Первый определенный факт из жизни историка сообщает он сам: «Агрикола, будучи консулом (78 г.)… дал согласие на брак между мной и его дочерью, которая, несомненно, могла рассчитывать и на более блестящую партию»{1153}. Он получил обычное образование и досконально изучил те ораторские приемы, которыми оживляется его стиль, то мастерство в выдвижении «за» и «против», которое характерно для речей героев его истории. Плиний Младший часто слушал его выступления в судах, восхищался его «державным красноречием» и провозглашал его величайшим оратором Рима{1154}. В 88 г. Тацит был претором; после этого он вошел в сенат и со стыдом признавался, что ему не удалось возвысить голос протеста против тирании и вместе с остальными сенаторами он участвовал в преследовании сенатских врагов Домициана{1155}. Нерва сделал его консулом (97 г.), а Траян назначил проконсулом Азии. Очевидно, он был человеком дела и обладал богатым опытом; его книги представляли собой поздние размышления о полнокровно прожитой жизни, продукт праздной старости, зрелого и глубокого ума.

Они объединены общей темой — ненавистью к автократии. «Диалог об ораторах» (если он действительно принадлежит ему) приписывает упадок красноречия подавлению свободы. «Агрикола» — самая совершенная из тех кратких монографий, к которым сводилась в античности биографическая литература, — с гордостью перечисляет успехи тестя в роли полководца и губернатора и с горечью упоминает о пренебрежении к нему Домициана. Небольшое эссе «О происхождении германцев и местоположении Германии» противопоставляет мужественные добродетели свободного народа вырождению и трусости римлян под властью деспотов. Когда Тацит восхваляет германцев за то, что они считают детоубийство величайшим позором и не предоставляют никаких преимуществ бездетности, он не описывает Германию, но порицает Рим. Философские задачи разрушают объективность его исследования, но позволяют ему проявить примечательную широту взглядов в восхвалении с точки зрения римского государственного деятеля германского сопротивления Риму{1156}[88].

Успех этих эссе навел Тацита на мысль показать пороки тирании, изложив в беспощадных подробностях