Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

16 марта. Вчера пошла посмотреть в Дом ученых на наших теперешних писателей: санаторный отдел устроил свой очередной вечер, на этот раз – «вечер авторов». Читали: Шишков (рассказ из современной жизни о спектакле в деревне316), Тихонов (два стихотворения, из которых не понять было ни слова, но по ритму их мне казалось, что недурно), Зощенко (рассказ «Коза»), Замятин («В детской»), Полонская (стишки) и Ольга Форш (рассказ из современной жизни о вскрытии молодым врачом трупа красноармейского командира и что из этого вышло317). Из прозаиков интереснее и талантливее всех был Замятин, имеющий свою физиономию и разрешающий какие-то художественные задачи в своем творчестве; вообще я его не особенно люблю, но этот рассказ мне понравился. Шишков – бытовик не без дарования, но без всякой оригинальности; Зощенко, судя по этому рассказу (других не читала), – ничто. В общем, было довольно бесцветно. Народу было полно, как я еще не видала на этих вечерах; очевидно, привлекло имя Ахматовой, которая не явилась; а может быть, и высылаемый Замятин; он едет недели через две и хотел принести мне свои рукописи для сохранения в Пушкинском Доме до своего возвращения318.

14 апреля. Не думала никогда, чтобы судьба этой девочки могла так взволновать меня: я очень плохо спала эту ночь, все время думала об ней. Да, не такого мужа хотелось мне для Сонички Шахматовой, ну да видно судьба!319 Сам по себе Б. И. [Коплан] прекрасный человек, добрый, чуткий и благородный, но он не очень умен и потому кажется таким маленьким и со своим маленьким умом, и со своим маленьким талантом, и со своей забавной уверенностью в своем призвании поэта-пророка; к тому же он не русский; Соничка же натура цельная, глубокая, с богатой культурно-бытовой и национальной основой, со свежим, здоровым, хотя все еще немного детским в некоторых отношениях умом и большим-большим сердцем; ей бы хотелось дать человека покрупнее, а не милого, но маленького Боба. Недаром она боялась говорить мне об этом событии, чувствовала, что я не могу вполне одобрить ее выбор. Но, конечно, постараюсь как можно дальше запрятать свое неодобрение. Может быть, она и найдет тут свое счастье, и уж во всяком случае оба они являются настоящими «божьими детьми»320.

18 апреля. Сегодня после выставки, на которой я дежурила, пришел ко мне Сологуб. Сначала на полчаса, потом остался обедать, потом просидел до начала 9‑го и… оставил довольно тошный от себя осадок во мне. В начале его визита зашла речь о моей книжке о Писареве, которой Сологуб, по его словам, интересовался, и я дала ему ее. Сол[огуб] попросил надписать; я сделала и это и потом жалела: если бы книжка была дана в конце, я бы или совсем не надписала, или надписала бы321 иначе322. В конце концов, он, вероятно, добрый человек по сердцу, но возвышенности и благородства духа я в нем не почувствовала; в этом отношении он, вероятно, довольно ничтожен, а вообще – мелочен, может быть (говорю «может быть», потому что в этом еще не убедилась) завистлив, не образован и не умен; время, с ним проведенное, пропало даром, и кроме того остался неприятный, обидный за русского писателя осадок.

25 апреля. Сегодня Юдина прекрасно сыграла концерт Бетховена323. Ее нежная, певучая, женственная, сосредоточенно-чистая душа увлекла и покорила себе оркестр и самого Купера, так что получился полный ensemble324. Чем больше я ее слушаю и вижу, тем больше она мне нравится и как артистка, и как человек. Есть что-то бесконечно милое в ее скромной застенчивости, в ее подкупающей молодости и своеобразной женственности. Ее гладкая прическа с перевязанным по-детски пучком волос на спине, ее черный, почти монашеский костюм, ее чистый высокий белый лоб над черными глазами и застенчивым румянцем щек, самый ее застенчивый, неловкий как-то по-мужски поклон с низко опущенными глазами, более глубокий в сторону оркестра, нежели в сторону публики, ее неулыбающееся лицо с никогда не поднимающимися глазами, – создают ее особый стиль, необычайный для артистки и открывающий внутреннюю глубину человека простого, скромного и большого.

А потом – девятая симфония – море звуков, нежных и мечтательных вначале и ликующих под конец. Величественные колонны, роскошные люстры, насыщенный пурпур драпировок, весь этот торжественный зал, воскрешающий тени прошлого, великого и могущественного прошлого России… Болью защемило сердце и вместо ликования залила душу скорбь: очерки Деникина325 развернулись всеми своими страницами и затопили звуки симфонии звуками вопля о прошлом. Неподалеку от меня сидел и, видимо, безмятежно наслаждался музыкой пожилой господин с седым пробором волос над голубыми глазами и румянцем блондина; он был похож на бывшего военного генерала, и, глядя на него, я подумала: как почувствовал бы он себя, если бы я дала ему сейчас книгу Деникина и развернула ее на тех страницах, где автор говорит о малодушных предателях отечества из высшего круга военной среды. Но он этой книги, конечно, не читал, а если и читал, она не проникла в его сердце, так же как не проникло прежде сознание долга перед родиной, военная честь и доблесть солдата… Иначе он не сидел бы здесь… Очерки Деникина тем больше жутки, что они написаны просто, спокойно по тону, без фраз и громких слов; но какой бездной глухого горя, какою трагедией событий, какою безысходностью душевного порыва, роковым крушением и похоронами благородных надежд они насыщены и дышат с каждой страницы. И все же сила духа автора не сломлена ими, он сохранил и любовь, и веру, и надежду на пробуждение своего народа, на воскрешение его былой славы в новом ореоле новой грядущей жизни. И отрадно сознавать, что среди всеобщего падения, малодушия, трусости, измены, корыстолюбия, подлости и предательства были у нас и в тот момент честные, благородные, мужественные, самоотверженные русские люди, положившие жизнь свою за родину, за честь и достоинство русского человека: офицерство, хотя бы и в меньшей своей части, честно исполнило свой долг. Вот что залило сердце, вот от чего я едва не разрыдалась во время ликования финального хора…

Есть ли Бог в небе?..

30 апреля. Общее впечатление от книги Деникина: во многом правильный взгляд на происходившие события и оценка положения, но настоящим, большим человеком сам Деникин не является; такими являются, пожалуй, только Корнилов и Алексеев, но они были бессильны что-нибудь сделать и только честно, с сознанием долга делали свое