Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

в ее наружности можно найти поэзию, но сама она – скучна. Позже была у Сони [Петрашкевич], ее супруг поднес мне «на добрую память» свою книжонку; если бы я не любила искренно и не уважала Соню, я тут же, перелистав книжку, вернула бы ее автору с соответствующим ответом, но я не хотела задевать Соню, которая его боготворит, и ограничилась только замечанием, что, употребив там некоторые слова и выражения, он сознательно солгал, т. к. на самом деле дело не таково, каким он его представил; о тоне книжки не сказала ничего, порешив в душе просмотреть ее подробнее в Петербурге и тогда уж ответить по всем пунктам353.

В воскресенье с утра пошла в Общество истории литературы в Историческом музее354; вечером пыталась повидать Туницкого355, но не застала его дома.

В понедельник утром приходила ко мне Жуковская расписаться в альбоме356 и отдать мне визит; поговорили. Между прочим, я спросила ее, в чем она видит и как понимает «любовь Христову», о которой говорит, и получила ответ: в любви-жалости к людям, в сердечной теплоте, разливаемой на людей; при этом Жуковская добавила: «Я очень ценю такую любовь, но самой ее совершенно не испытываю к людям; я не бываю спокойна, когда знаю, что кто-нибудь нуждается во мне, и пока не помогу насколько в силах, но любви к людям во мне нет нисколько, и я не испытываю никакой жалости к тому человеку, которому помогаю». Конечно, она такова: эстетически понимаемая любовь, эстетически понимаемое целомудрие и святость и известная доля актерства при этом, актерства, подобного тому, которое сидит во мне самой, и рядом – холодность самой натуры, способность к величайшей физической разнузданности; это сочетание делает ее такой интересной для мужчин, да и для меня, не скрываю. После ее ухода отправилась к Брюсову, разыскивала его дом по всей Мещанской, расспрашивала всех прохожих и дворников, раз десять останавливалась перед самим этим серым домом в стиле модерн и с вывеской какой-то художественной студии (вероятно, фиктивной), что-то тянуло меня к нему, но я проходила мимо, снова возвращалась, спросила даже проходившего рыжего «товарища-попа», но тот посоветовал мне обратиться «к городовому», указывая веснушчатым пальцем на милиционера (если бы на моем месте была коммунистка, воображаю, как досталось бы простодушному бате!), «городовой» направил меня в милицию, в ней полицейский чиновник старого режима один из всех знал, что бывший дом писателя Валерия Брюсова имеет № 32. Брюсова не застала, конечно, а сестра его в ситцевом розовом с красными цветами и обшивками капоте, с голой (по фасону) шеей и прической цвета грязной соломы посоветовала оставить альбом или зайти утром до 11 ч. Альбома не оставила, т. к. рассчитывала вечером на Мандельштама357.

Вечером была в Союзе писателей. Читал Толстой. Грубо, малоумно, но не без таланта, как и все, что им пишется. А сам он стал очень красив и имеет наружность настоящего русского барина, графа-помещика, каким и должен быть Толстой; если бы я встретила его на улице, я не узнала бы его, так не похож он на того студента Толстого из «Грядущего дня», которого я когда-то знала358.

На следующий день – городская железнодорожная станция, последнее «прости» Историческому музею, последние терзания из‑за билета, вокзал, дорога, Петербург… Свободе конец.

28 мая. Была у Сологуба. Ужасно трудно с ним говорить. У него прием разговорный таков: выхватит из речи собеседника одно какое-нибудь слово и начнет на нем расписывать, правда, своеобразно, но не всегда понятно и вразумительно; мысли собеседника он не улавливает, разных оттенков значения, в которых употребляется какое-нибудь слово или выражение, он не воспринимает, а поняв слово по-своему, – даже не в общеупотребительном в известных комбинациях смысле, – строит на нем свою реплику, большей частью идущую мимо собеседника.

Трудно, повторяю, с ним говорить, трудный, вероятно, у него характер, но человек он, верно, не плохой и во всяком случае – прямо и просто выражающий свое мнение и отношение к тому, о чем речь, не считаясь с впечатлением от этого у слушателя; и я думаю, что он никогда и ни перед кем не станет подделывать своих мнений; это значит, что он человек честный и с сознанием и чувством своего достоинства.

30 мая. Еще одно крушение… Пригласив меня запиской для разъяснения недоумения по поводу сборника, Истрин объявил мне, что возглавлять издание он может только при известных условиях, т. е. если редакторская коллегия будет состоять из лиц, которых он найдет нужным в ней видеть, и лицами этими являются Модзалевский и Кубасов359… Я предчувствовала, что, если сборник примет академический характер, без Модзалевского не обойтись; я только полагала, что заговорит об нем Ольденбург… Ну что ж, Модзалевский так Модзалевский! Но ясно, что мне уж в работе по сборнику места не будет. Конечно, это и не важно, и целью моей было только пустить в ход мысль о сборнике, а если ее подхватили и осуществят другие – хвала им! Только сборник будет не таким, каким он мне мечтался: Модзалевский его засушит. И с этим ничего не поделаешь: действительность всегда разбивает мечты…

6 июня. Первый раз в жизни была сегодня на настоящей сцене; пошла на «Обетованную землю»360, увидала в антракте дверь в коридоре открытой, попросила позволения зайти, там какая-то старушка очень любезно пригласила меня, повела на сцену, потом во второй этаж, в артистическое фойе, показала уборные дамские и мужские, костюмерную, заговорила по-французски и назвалась итальянкой, синьорой Круччи. Хорошо!.. Как сильно и для себя интересно я реагировала бы на это в прежнее время!..

2 июля. События последней мировой войны с ее последствиями отразились на литературе в том отношении, что в ней стали уже звучать международные интересы, отголоски международных отношений, и литература, по крайней мере в лице передовых представителей своих, стала выходить из рамок своей отъединенной от других национальностей. Так, Синклер в своем «Христе в Уэстерн-Сити» – любопытный роман и интересное разрешение проблемы – затрагивает вопросы русского большевизма, вводя их в роман как действующую силу; Бенуа – не без ароматичности отдал должное Ирландскому восстанию361. Большевизм делает свое дело в международном масштабе. Новый размах, почти гениальный, обнаружил Троцкий в статье о европейских соединенных штатах; он с большой прозорливостью всматривается в ней в современное состояние Европы и едва ли не стоит на верном пути в разрешении возможного выхода из европейского тупика362… А рядом такая недостойная мелочь, как увольнение стариков