Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

Коляска стояла чуть сбоку от кровати. Я, как зашла в пятнадцатую палату, оглядела бойцов и сразу поняла, чья она.

* * *

Пятнадцатая палата — как поднимешься по лестнице на второй этаж госпиталя — налево. Мимо поста медсестры. Прошёл — посмотри направо. Это она. На восемь человек. Не на двенадцать, не на четырнадцать — как восемнадцатая и девятнадцатая. А именно на восемь. Самое то, чтоб поработать.

Пятнадцатая палата проходная. Пересечёшь её по диагонали, попадёшь в четырнадцатую. Ну, это если остались силы.

Четырнадцатая крошечная. На четыре койки. Зайдёшь в неё, когда в пятнадцатой закончены дела. Или — если в пятнадцатой уборка и капельницы. И тогда перебросишься с бойцами парой слов. Парой улыбок. Парой шуток. Поработаешь — если есть с кем. И можно обратно в пятнадцатую. Или домой.

Впрочем, домой пока рано. Даже думать — рано.

Сегодня много работы.

* * *

…На войне Саня оказался в первые же дни. В феврале. Жена была беременна. В июне родилась дочка. Двадцать третьего. Семнадцатого июля Саню ранило (внутри ёкнуло: день памяти царственных страстотерпцев).

Жена, узнав о ранении, покрепче прижала к себе дочь и продолжила её кормить. Молоко не пропало.

Жена с дочкой были где-то за Уралом. До сих пор пообщаться с ними Саня мог только по видеосвязи.

— Сейчас надо побеждать, — говорил он. — Впереди вся жизнь. Увидимся ещё!

Саня не мог расслабиться.

— Здесь можете посильнее. Здесь послабее. Что вы здесь гладите? Знаете, я женат! Так погладить меня и жена может. А вы можете достать глубоко, до спазма? Не можете? Ну понятно! Я учился на массажиста, знаю, что говорю. Вас всему учить надо! Вот что вы сейчас делаете? Мы на войне, понимаете? Тут не надо гладить и расслаблять. Тут надо, чтоб всё зажило, и снова в бой!

Я слушала его. И шла вперёд сантиметр за сантиметром. Обманывая его ощущения. Он не мог видеть, к счастью, что я делаю с его спиной. Думал, глажу. Злился. Я бережно прожимала триггеры. Он из-за спазмов этого не чувствовал. Встав с кровати, шевелил плечами. Удивлялся:

— Надо же. Зашевелилось что-то в спине.

Пытал меня вопросами:

— Ну вот я служу. Со мной всё понятно. Поэтому я сейчас в госпитале. А вы-то что здесь делаете. Зачем вы сюда пришли?

Я улыбалась. Терпеливо, как ребёнку, объясняла:

— Александр. Вы нас защищали там. Мы здесь. Я делаю, что могу. Бог дал мне руки. Восстанавливаю вас.

Саня хмурился. Качал головой: непонятно. Минут через пять спрашивал:

— Ну вот вы работаете в госпитале. Зачем? У вас работы нет другой?

Я качала головой:

— Есть работа. Пациенты. Запись. Субботу, свой выходной, специально освобождаю. Прихожу сюда. Потому что вы воюете за нас. Я хочу быть нужной своей стране. Хочу быть причастной к Победе.

Саня кивал. Ясно. Минут через десять (я трогала культю, массировала мягко бедро, убирая отёк) уточнял:

— Слушайте, может, у вас времени много, вот вы и здесь? Может, у вас и семьи да детей нет?

Мужики в палате молчали. Давно отложили телефоны в стороны. Слушали наш диалог.

Кто-то улыбался. Кто-то нет. Кто-то был на моей стороне — Костя, например. Смотрел на меня, молчал, поддерживал одним взглядом: «Держись!» Кто-то — на Саниной стороне.

Андрей только сопел на дальней койке. И Вадим на соседней. Над ними колдовали Надя и Женя, феи в белых халатах. Обе работали остеопатически, убирая напряжение в голове. И парни проваливались в зыбкий полусон.

Я улыбалась:

— Есть дети. Отличные дети. Сегодня приготовили завтрак. Я уходила к вам в госпиталь, они занимались с репетиторами. У дочери был русский. У сына — математика. А я здесь, потому что однажды война закончится. И каждый посмотрит в зеркало и увидит там себя. И, глядя в зеркало, не сможет обмануть. Ни его, ни себя. И придётся отвечать на вопрос: где я был в это время? Что делал? Я здесь, чтобы спокойно смотреть в зеркало. Я была с вами рядом. Приближала Победу. Убирала спазмы. Облегчала боль.

Саня говорил:

— Восстановлюсь — пойду работать в военкомат. Не буду отсиживаться дома. Дочь только поцелую. И жену обниму. Про меня вообще-то две статьи написано. Одна — в этой газете, что вы видели. И ещё одна — в газете нашего района. Потом покажу. Знаете, вы, конечно, не умеете делать массаж — что тут говорить? Меня по-другому учили всё делать. Но после вас легче стало вроде бы. Сейчас прокачусь по коридору на коляске и точно решу. Пока непонятно.

* * *

Саня пересел с кровати на коляску. Выехал в коридор.

Я посмотрела в глаза бойцу на соседней койке. Рука в бандаже.

— Я Ира.

— Игорь.

— С тобой поработать? — на «ты» получилось будто само собой.

— У меня ещё не было операции, — засомневался боец.

— Я не трону руку. Если можно, снимем фиксатор. Если нельзя, я расслаблю спину в обход него.

— Можно снять. Я сам его купил. Сам надел. Сам сниму. Сам потом надену… Больно очень. Легче станет?

Я кивнула. Станет.

Голос у Игоря был тихий и звучал так, будто был приглушён ранением и стенами палаты. Было понятно, что на самом деле у него не голос — голосина. Эге-гей! В голосе слышались тёплые нотки, по которым легко было узнать южный говор.

Сам же Игорь был худой. Даже схуднувший — явно после ранения.

— Донецк? — спросила я. Игорь кивнул.

— Гражданство уже есть?

— Да, я ж сам из Крыма. Паспорт российский. За Россию и воюем, — сейчас он воевал с фиксатором, отцепляя липучки.

— Как сюда попал? — я поддержала раненую руку на весу.

— Слушай, долгая история. Рассказать?

— Сначала давай про ранение, чтоб я понимала, с чем работаю…

* * *

— Зацепило очередью из пулемёта. Пулевое ранение калибром 7,62×54, — Игорь будто докладывал о произошедшем командиру части. — Мне прошило руку, как просверлило, кость предплечья полностью разлетелась. Декабрь.

За окном бесстыдно бушевал уже май.

— Декабрь? — не поверила я.

— Да. Девятнадцатое декабря, — кивнул боец.

— День святого Николая.

— Вот он и уберёг от чего-то более страшного.

— И как ты… — я задумалась, не зная, как спросить. — …Как ты после этого?

— Ну, видишь, как, — Игорь пошевелил плечом. — Месяц пролежал в районной больнице на вытяжении. А дальше мне загипсовали — и всё. В Донецке нет возможности проводить сложные операции. И меня вернули в часть. Находился у себя в казарме в расположении штурмовой роты, тренировал новоприбывших мобилизованных. Рука, как видишь, за это время атрофировалась. Мышцы высохли. Думаю, это всё усложнит.