Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

Как ты понимаешь, борщ после этого дня не ем.

* * *

Костя замолчал. Перевёл дух. Глотнул воды. Посмотрел на меня — вот и всё.

— Слушай, Самурай, — спросила я, — а как ты ощущал время на войне?

— Как кусок жизни. Просто отрезок времени. Как путь, который надо пройти.

— Ты прошёл этот путь достойно! — улыбнулась я.

— Мурашки пошли в онемевшее бедро, — улыбнулся в ответ Костя, кивая на мои руки.

Я опустилась с живота на раненую ногу. Трогала колено. Импульс шёл в бедро.

— Кем ты был до СВО?

— Инструктором тренажёрного зала.

— Поможешь мне поднять пульс на тренировке? — спросила я. — Фигачу, а выше ста двадцати — ста тридцати — никак.

— Не вопрос! — серьёзно ответил Костя.

И улыбнулся так, что я поняла — сработаемся. Жизнь длинная. Нам будет чем заняться, когда победим. Когда я выйду на метафорическом полустанке, а рядом будет кто-то из моей Великой Страны. Независимо от того, где я выйду. Казань? Сыктывкар? Волгоград? Владивосток? Порхов? Мурманск? Екатеринбург?

У меня везде теперь свои люди.

— Дышать будем дальше? — спросил Костя.

Я в ответ положила руки на рёбра и кивнула: начинаем.

* * *

Я вышла из палаты спустя полтора часа. Девчонки, Надя и Женя, закончили раньше, перешли в соседнюю палату. Я направилась туда же.

В дверях столкнулась с Саней. Он возвращался из своего колясочного километрового забега по коридору. Я улыбнулась ему.

— Так вы скажете, — посмотрел мне в глаза Саня серьёзно, — почему приходите? Мне непонятно.

— Скажу, — говорю. — Раз вам так важно это узнать, я скажу. Только чтоб никто не слышал.

Саня кивнул и сдал на коляске назад. В коридор. Чтоб я могла выдать свою военную тайну. И чтоб лишние уши не слышали ничего.

— Была такая история, Александр. Июнь сорок первого. В первые дни войны в деревню пришли повестки. Мобилизация. Бабы плачут. Водка льётся. Машинка сбривает чубы. И только один мужик сажает картошку. Три часа осталось до военкомата — сажает. Два часа — сажает. Час — сажает. Люди смотрят на него — никак с ума сошёл? Можно это время за столом провести с тостами. Можно успеть в баньке напоследок попариться. Можно с бабой своей помиловаться. А он сажает. К тому ж конец июня. Поздно уже картошку сажать. А мужик — прямо с огорода, захватив вещмешок — в военкомат и на войну.

— И что дальше? — спрашивает Саня недоумённо.

— То, что эта картошка спасла жизнь его семье. И ещё нескольким семьям рядом. А когда партизаны в лесах около этой деревни прятались — и им тоже. Мужик вернулся домой через четыре года — цела его семья. И вот тогда уже были и тосты, и банька.

— Не понял… — нахмурился боец.

— Считайте, что вы, уходя на фронт, посадили картошку. И сейчас мы здесь восстанавливаем вас, потому что вы сделали всё правильно. И чтоб вы вернулись с Победой домой, у нас тут есть всё — время, силы, картошка… Эту картошку, конечно, поздно посадили — когда уже спецоперация в разгаре была. В смысле волонтёров в госпиталь не сразу допустили. Но, как видите, взошла картошка.

— Понял! — Саня миролюбиво улыбается.

— А ещё, — улыбаюсь я в ответ, — у рыбаков есть присказка: «Время, проведённое на рыбалке, не засчитывается за время жизни». Знаете?

Он кивнул.

— Тут — то же самое. Время, проведённое в госпитале, не засчитывается. Ты как бы живёшь. Но тебе это время не засчитывают. И в итоге у меня там, наверху, в божественной бухгалтерии, сложат все субботы, и я проживу на год-другой подольше.

Саня ухмыльнулся:

— Теперь вообще ясно. Так бы сразу и сказали!

* * *

Саня Морев направился в палату. Оглянулся на пороге и сказал, не таясь, — видно, что не военной тайной поделился:

— А у меня война — это просто жизнь. Где-то день за два. Где-то за три. Но ничего такого. Просто жизнь. И там, за ленточкой, и здесь. И дальше — тоже, та жизнь, которая будет в военкомате — это просто жизнь будет. Просто жизнь и служба России.

Он заехал на коляске в пятнадцатую палату. А я пошла в соседнюю. Ну раз уж субботы не засчитываются за время жизни.

* * *

Спустя неделю я зашла в палату. Там были все новенькие. Костю выписали домой до Нового года. Игоря отправили на реабилитацию. Саня — по традиции — свои планы и координаты не сдал. Про Андрея и Вадима я ничего не знала (девчонки Надя и Женя с ними работали).

Я вдохнула. Выдохнула. Огляделась. Рядом с Саниной кроватью по-прежнему стояла коляска. Новая. На ней лежал боец без обеих ног.

Я подошла и улыбнулась.

— Ира. Реабилитация.

Боец посмотрел настороженно:

— Вова.

— Хочешь, расслаблю плечи?

Он просиял, но старался не подавать вида:

— Как хочешь. Мне в принципе всё равно.

Я была здесь для того, кому всё равно. Кто не хочет жить. И не верит в новую жизнь.

— Когда было ранение?

— В первый день войны, Ирин. 24 февраля. Обидно. Не успел повоевать.

Вова дышал. Я искала смыслы и аргументы. И расшевеливала рёбра. Живот был в спазме — последствия осколков и ампутаций. Я верила, что найду правильные слова. Мои руки сами находили верные пути к тому, чтобы в следующий раз Вове было не всё равно. И чтобы стало легче прямо сейчас.

* * *

Игорь позвонил спустя пару месяцев. В субботу.

Я обрадовалась.

— Как ты?

Он доложил обстановку:

— Собрали кость из двух частей, соединили с помощью пластины. Титановая. Будет со мной навсегда. Ты же понимаешь — в руке нет части кости. Зато там остался кусочек пули. При контакте пуля раздробила кость, и часть её отлетела. Этот кусочек закапсулировался, руку не тревожит. И, чтоб лишнюю травму не создавать, не стали его трогать. Плюс от кинетического действия пули мне контузило нервы, мизинец и безымянный палец ещё онемевшие. Контрактура трех суставов помимо самой травмы.

— Ты где сейчас?

— В Крыму. Грязи здесь. Плечо лечу. Оно начало восстанавливаться. А до этого меня из Питера отправили в Забайкалье. Там подлечили кисть, растянули её. Кисть движется теперь. В Забайкалье сказали, что рука будет заживать год, а полное восстановление функциональности займёт около пяти лет.

— Как локоть? — спросила я.

— Не разгибается пока. Зато я сейчас уже сам могу поднять руку, могу в море плыть. Есть прогресс!

— Какие планы?

— Работы много, воевать и воевать, — выдохнул Игорь. — Надо