Личное начало и роковые силы в истории - Николай Иванович Кареев

счастье и бедствие, — все это — результат двоякого действия: влияния внешних явлений (природы) на дух человека и влияния духа человеческого на внешние явления. Вот те материалы, прибавляет он, из которых должна быть построена философия истории»2. Мало того: основу последней составляет у Бокля различие. между цивилизациями европейскою и вне-европейскою именно в том, что в Европе человек стремится подчинить себе природу, а вне Европы, наоборот, природа подчиняет себе человека3. В этом общем взгляде Бокля обращает на себя внимание то обстоятельство, что писатель, наиболее в наши дни преувеличивавший влияние природы на историю, в то же время признал активную роль человека по отношению к природе, роль, в которой человек выступал уже задолго до начала истории, когда первобытным дикарем сделаны были первые попытки подчинения себе природы. Признавая вместе с Боклем совершающееся в истории взаимодействие между человеком и природою, хотя и не сводя к этому всю историю, мы тем самым признаем за личностью самостоятельное значение по отношению к неорганической среде, как бы ни было мало действие первой на последнюю. В конце концов важна способность человека к самостоятельной и активной деятельности по отношению к той самой природе, в рабскую зависимость от которой ставила человека «теория климата».

В своем месте было нами отмечено, что в XIX веке господствовавшую в прошлом столетии «теорию климата» на время заменила в философских построениях истории «теория расы»4. Последняя с иной стороны, нежели рассмотренная, отрицает в истории личное начало. Для «теории климата», взятой во всей ее односторонности, отдельный человек и целый народ представляют из себя лишь то, чем им повелевают быть физические условия страны, в которой они живут, так что как за единичною особью, так и за массою индивидуумов отрицается всякая самостоятельность по отношению к внешней природе, и человек является какою-то tabula rasa, могущею получать содержание от одних только условий физической его обстановки. По «теории расы», совсем наоборот, у этой обстановки отнимается всякое значение сравнительно с тою ролью, какую заставляют играть принадлежность человека к тому или другому племени: он уже не tabula rasa, а — если можно так выразиться — сосуд, наполненный множеством духовных качеств, свойственных только известной расе, передаваемых исключительно путем органической наследственности, так что с этой точки зрения и отдельная личность, и целая нация суть лишь то, что из них делает их происхождение, следы коего они носят на себе в продолжении всего своего существования, противостоя всем иным влияниям. Разбирая эту теорию в ее исключительности, я отметил, как одно из ее основных понятий, без которого она не имела бы никакого смысла, представление расы, как совокупности совершенно однородных особей, одаренных какими-либо специфическими качествами, встречающимися только у этих особей и притом, если не у всех, то у громадного их большинства5. Логически развивая такое воззрение, пришлось бы в каждой личности данного народа видеть лишь единичный экземпляр общего типа, не заключающий в себе ничего оригинального. Повидимому, «теория климата», считающая человека неспособным противу стоять идущим на него извне влияниям, и «теория расы», приписывающая ему, наоборот, необычайную устойчивость перед действием на него внешних влияний, должны были бы быть столь же противоположны и в отношении своем к личному началу в истории, но на самом деле обе теории одинаково заключают в себе отрицание личного начала, одна отнимая у человека возможную для него самостоятельность, другая — лишая личность возможной для нее оригинальности. В своем разборе теории расы я, между прочим, коснулся и предполагаемой монотипичности особей одной и той же расы: факты опровергают такую гипотезу, ибо оказывается, что одинаковые человеческие типы и темпераменты встречаются в самых различных расах6, а потому в пределах одной и той же расы возможно большое разнообразие личностей. Наконец, индивидуальная изменчивость вообще есть факт, не подлежащий сомнению, если бы мы даже и не стали ему придавать такого значения, какое приписывает ему Дарвин в процессе образования новых видов: индивидуальная изменчивость свойств, прирожденных семье, роду, племени, расе, — есть та основа, на которой развивается личная оригинальность в жизни. Не входя в дальнейшее развитие этой мысли, можно ограничиться простым признанием ложности «теории расы», поскольку последняя представляет все единицы, входящие в состав известной расы, как бы вылитыми в одну форму.

Теории «климата» и «расы», каждая в своей исключительности, не раз уже подвергались более или менее основательной критике, и в одной из таких критик обе теории были прямо обвинены в фатализме7. Действительно, здесь есть доля фатализма, если под последним разуметь невозможность для отдельной личности или для целого народа освободиться от некоего исторического рока, проявляющегося в природе страны или в свойствах расы, т.-е. в условиях, которым приписывается непреодолимость по отношению к другим условиям, равным образом, окружающим человека или сопровождающим его появление на и свет. Не подлежит сомнению, что против сил природы, действующих на человека, последний выдвигает собственные силы, которые он и прилагает к природе с целью подчинить ее себе, и что рядом с силами, создавшими и поддерживающими единство расового типа, существуют другие силы, производящие в нем разнообразие и многочисленные индивидуальные от него уклонения, т.-е. создающие особенности, которые принадлежат только отдельным личностям. Раз человек имеет возможность действовать на природу, подчиняя ее силы своим целям, природа уже не может рассматриваться, как рок, безраздельно господствующий над историческою жизнью человечества, и раз возможны индивидуальные уклонения от основного характера расы, и этому последнему приходится отказать в значении своего рода исторического рока. Уже одно то, что существуют две теории, из коих каждая до известной степени верна, т.-е. одно то, что можно признать два разных исторических рока, действующих очень часто в направлениях, диаметрально противоположных, — уже одно это свидетельствует об относительности «климатических» и «расовых» условий истории и следовательно о принципиальной возможности для личности стать в более независимое положение по отношению к условиям, ее создавшим и продолжающим на нее действовать. В этом освобождении личности от роковых сил внешней природы и ее собственного происхождения главную роль играет историческая жизнь человека: история есть между прочим и история подчинения и природы человеку путем накопляющихся технических изобретений, и история переработки самого человека путем его воспитания в над-органической среде, т.-е. в вырабатываемой историческою жизнью духовно-общественной обстановке.

Культурно-социальная среда составляет, как мы видели, третью, рядом с внешнею природою и врожденными свойствами, категорию условий, среди коих происходит человеческая деятельность. Главное содержание истории — изменения этой среды, и когда мы говорим о личности в истории, то разумеем не то, что сделано человеком для подчинения