Огонь. Она не твоя.... - Весела Костадинова

Анна медленно кивнула, пальцы сжались вокруг конверта так крепко, что костяшки побелели. В её лице не осталось ничего, кроме усталости — глубокой, неизлечимой, как запущенная боль. На фоне ярких огней аэропорта, механического гула и равнодушных лиц пассажиров она казалась фигурой, вырезанной из другого времени — старой женщины, которая всё ещё стояла там, где от неё уже ничего не зависело.

— Аль…. Позвоните… как устроитесь, — в спину уходящей дочери лишь попросила она.

Альбина даже не обернулась, сжав в руке руку племянницы.

— У вас красивая дочка, — внезапно вывел ее из задумчивости приятный голос стюардессы, поставившей перед ней чашку с кофе.

— Что? — женщина вернулась в настоящее.

— У вас очень красивая дочка, — повторила та и улыбнулась отнюдь не дежурной улыбкой. — И на вас похожа, как две капли воды.

Альбина скрипнула зубами, едва не огрызнувшись, но сдержалась. Свои эмоции посторонним она показывать не желала. А жизнь ее научила никогда не грубить обслуживающему персоналу. Только молча кивнула, погружаясь в чтение документов. Но ее мысли вольно или невольно снова возвращались к девочке.

Настя говорила крайне мало, чем сильно отличалась от других детей, выглядела замкнутой и отчужденной. Напуганной. И старалась вести себя как можно тише. В самолете, когда ее пристегнули к креслу, сжалась в комочек, лишь изредка бросая короткие взгляды на Альбину, а на вопрос стюардессы, нужны ли ей конфеты, испуганно вздрогнула.

Было что-то не правильное во всем этом, в поведении, в реакциях. Альбина ожидала капризов от усталого ребенка, но та лишь тихо глотала слезы, укрывшись пледом с головой. Отказалась и от конфет, и от мультиков, спрятав лицо в вязанную игрушку. Рыжие пряди выбились из хвостика, карие глаза закрылись через несколько минут после взлета — девочка крепко уснула, вымотавшись за этот чудовищно длинный день.

Альбина не могла не задавать себе вопросов о том, как жила ее племянница. Одно было очевидно: Анну Настя любила глубоко, безоговорочно, почти слепо — это читалось в каждом её жесте, в каждом взгляде, в том, как она пряталась за бабушку, вцеплялась в её руки, как в якорь посреди шторма. Ребёнок, вырванный из утраты, тянулся к единственному, что осталось живым. Альбина видела это и не сомневалась: привязанность между ними была настоящей, не театральной, не вызванной страхом. Но именно это, странным образом, только усиливало тревогу.

О том, как Настя жила с матерью, с самой Эльвирой, Альбина не знала ровным счётом ничего. Анна несколько раз пыталась рассказать, какой хорошей матерью стала Эльвира, девочка и правда была хорошо развита: читала, отлично рисовала — Альбина успела рассмотреть несколько рисунков. В них уже чувствовалась рука художника.

Но вот то, что Альбина увидела в той квартире, пусть и мельком, между делом, — серые, облупленные стены, отсутствие игрушек, запах застоявшегося воздуха, сумка с поношенными вещами, детская полка, собранная из книг её собственного детства, — всё это било по нервам с неожиданной точностью. Внутри нарастал дискомфорт — не от жалости, а от осознания, что что-то не сходится. Что-то было не так.

Впрочем, мельком Альбина просмотрела и вещи самой Эльвиры — роскошью они тоже не отличались: простые джинсы, несколько платьев, рубашки — стандартный набор. Ни дорогих украшений, кроме тех, что дарил Артур, ни вызывающих нарядов. Разве что белье она покупала хорошее. Но и его было ничтожно мало… Дорогими были разве что телефон и ноутбук, который Эльвира, со слов матери, использовала, чтобы учиться. Долгов за коммуналку тоже не наблюдалось — со свойственным ей любопытством и дотошностью, документы Альбина тоже глазами пробежала.

Но, возможно, впервые с самого начала этой истории, Альбина невольно закусила губу, ощущая, как в ней поднимается сомнение: а не прав ли, в конечном счёте, был Ярослав? Его методы были отвратительны, манера — хамская, взгляд на мир — лобовой, без тонкостей, но… разве не прав он был в самом главном? Разве не ясно было, что ребёнку нужно больше, чем вытертые пледы и пожилое тепло в ссохшемся доме? Разве можно было закрыть глаза на нищету, на отсутствие простого — стабильности, личного пространства, ощущения будущего? Что в конечном итоге важнее: любовь без возможностей или возможности без любви?

Ярослав….

Она залпом выпила свой кофе и попросила еще.

Ярослав…

Значит он не выпускал ее из поля зрения, как и она его.

Семь лет. Семь проклятых лет они жили, как разведчики по разные стороны границы — почти не касаясь друг друга напрямую, но неизменно ощущая присутствие противника. Она не раз ловила себя на том, что инстинктивно отслеживает его — в новостях, в отчётах, в служебных пересечениях, и, судя по его осведомленности о ее деятельности, он делал то же самое. Они играли в молчаливое наблюдение, как в шахматы на расстоянии, где каждый ход был предсказуем, и всё же — полон скрытого напряжения.

Она едва заметно усмехнулась, коротко, почти горько. Их странные отношения с Миитой напоминали ей не вражду и не охоту, и тем более не роман. Это был танец. Медленный, выматывающий, с оголённой сталью вместо партнёрства, где каждый шаг — на грани, каждое движение — по лезвию ножа. Опасный, мучительный, почти гипнотический.

Альбина всегда знала, что такие мужчины, как Ярослав Миита, не позволяют себе роскоши эмоций. Они просчитывают, планируют, не оставляют за собой следов, не действуют сгоряча. И когда-то, семь лет назад, он сам же и преподал ей этот урок — жёсткий, холодный, но, как ни странно, необходимый. С тех пор она не питала иллюзий.

Тогда она села в машину Димы, ощущая на губах вкус поцелуя Ярослава, а внизу живота тлеющий огонь настоящего, дикого желания. И только позже, гораздо позже призналась себе, что на какое-то мгновение почти сдалась ему. Почти сожалела о том, что не послушала его, не отступила от намеченного и….

Сожаления давно прошли.

Нужно готовиться к войне. Как бы Миита к ней самой не относился, как бы не уважал, подобной оплеухи он не простит. И дело даже не в том, что ему нужна девчонка, нет. Дело в том, что теперь для него вопрос принципа наказать наглую выскочку, бросившую ему вызов. Приструнить ее, показав, что лев еще в силе и может одним ударом перебить хребет жертве.

Женщина вздохнула, закрыла глаза, откидываясь на спинку кресла.

Посмотрим, кто кому еще хребет переломает. Она давно уже