Огонь. Она не твоя.... - Весела Костадинова

только подготовкой к какому-то решающему действию — последнему шагу? Ведь Альбина молчала. Она вела машину, не оборачиваясь, глядя только вперёд, на дорогу. Иногда говорила по телефону — громко, раздражённо, какими-то резкими, деловыми словами, но ни разу не взглянула в зеркало, не поинтересовалась, как Настя себя чувствует. Будто в машине её не было вовсе.

В салоне машины, как и в квартире, было светло, вкусно пахло — духами, кофе, чем-то миндальным. Настя чувствовала себя странно среди этих запахов, слишком чистых и новых, совсем не похожих на привычные ароматы бабушкиной кухни или старой мебели. Но едва они вышли на улицу, как страх вернулся с удвоенной силой. Они оказались в центре города — людей было много, и все они куда-то спешили, гудели, двигались быстро, не обращая внимания на других. Настя старалась поспевать за Альбиной, но та шла слишком быстро, и каждый её шаг, каждый короткий оклик по телефону казался девочке командой. Приказом.

И тут перед ними выросло здание. Огромное. Зеркальное. Слепящее на солнце стекло, бесконечно высокие двери, холл с блестящими полами. Настя таких никогда не видела. И уж точно никогда не бывала внутри. Сердце сжалось. Может, это и есть детский дом? Тот самый, о котором мама говорила, когда Настя, по её мнению, вела себя плохо. "Вот отдам тебя туда, вот там тебя быстро научат уму-разуму…" Эти слова мама повторяла часто. И Настя запомнила: детский дом — это где всё по правилам. Где тебя больше не любят. Где ты один.

Внутри здания они поднялись на лифте и прошли по длинному коридору с большими окнами, заходя в просторный зал. Когда Альбина подошла к большому столу в углу, Настя не выдержала. Лёд внутри прорвался в движение, и девочка судорожно вцепилась в её руку, сжала её изо всех сил, будто если отпустит — исчезнет. Слово сорвалось само собой, хрипло, почти шёпотом:

— Нет…

Альбина замерла, повернулась к ней, нахмурившись.

— Что? — спросила она строго, как будто Настя прервала важное. — Что такое, Анастасия?

Альбина всегда звала её полным именем. За всю неделю — ни разу не назвала просто "Настей". Ни "зайкой", ни "малышкой". И это отчуждение, завернутое в вежливость, резало тоньше, чем любое холодное слово.

— Пожалуйста…. - выдавила Настя. — Я не хочу…. Я…

— Ты можешь не мямлить? — в голосе Альбины появились холодные металлические нотки. — В чем дело?

Настя опешила от этого голоса, испугалась, как обычно.

— Альбина Григорьевна, — тихо заметила девушка за столом, к которому они подошли, — по-моему девочка чего-то боится.

— Анастасия? — холодно поинтересовалась Альбина, чуть приподнимая бровь. — Здесь нет ничего страшного.

Губы Насти задрожали. Перед кабинетом врача мама тоже говорила, что нет ничего страшного, а потом ей было больно.

— О господи… — едва слышно пробормотала Альбина, закатывая глаза и откидывая волосы за плечо резким, нервным движением. — Это моя работа, Анастасия. Понимаешь? Мне нужно работать. Варя, — она обернулась к девушке за столом, резко изменив тон, — если ты в ближайшее время не найдёшь мне няню, с мозгами и базовым терпением, я лично назначу тебя сидеть с этим недоразумением круглосуточно.

— Альбина Григорьевна, — послышался вдруг с другой стороны холла спокойный, насмешливо-игривый голос, в котором сквозила давняя привычка к её резкостям, — я смотрю, сегодня у нас гостья?

Мужчина, высокий, с открытым лицом и тёплой, в меру ироничной улыбкой, приблизился к ним, не спеша, словно появление ребёнка в этом стеклянном улье его ничуть не удивило.

— Я так понимаю, на встречу с руководителем администрации губернатора вы сегодня её отправите вместо себя?

Он остановился рядом с Настей и медленно, без резких движений, опустился на корточки, стараясь выровняться с ней по глазам. От него пахло вкусно — дымом, деревом, какой-то древесной смолой, что-то в этом запахе было уютное, настоящее, далёкое от стерильных ароматов офиса.

— Привет, кроха. Меня зовут Виктор, — сказал он, протягивая ей руку. Его лицо улыбалось — мягко, дружелюбно. Но взгляд оставался внимательным, настороженным, оценивающим — как у человека, привыкшего к людям, но всё же предпочитающего сначала прочитать их, прежде чем довериться.

Настя стояла, будто приросшая к полу. Она не знала, что делать. Руку не подала. Взгляд прятала. Внутри неё снова поднималась волна страха, смешанного с какой-то непрошеной надеждой — на то, что этот человек, может быть, скажет что-то простое и понятное, что развеет её тревогу. Но вместо этого снова раздался голос Альбины — уже с холодной настойчивостью.

— Её зовут Анастасия, — сухо поправила она мужчину, даже не взглянув на девочку. Затем наклонилась ближе, её пальцы чуть коснулись плеча Насти, будто пытаясь передать не тепло, а команду. — Не вежливо, Анастасия, не отвечать, когда с тобой здороваются.

В этом «не вежливо» звучал не упрёк, а требование. Как будто речь шла не о живом испуганном ребёнке, а о чётко прописанном протоколе поведения. Настя вскинула на неё глаза, полные непонимания, но послушно кивнула — едва заметно — и осторожно протянула ладошку Виктору.

— Смотрю дома вы тоже полевой командир, госпожа директор, — Виктор не сдержал ехидной ухмылки и осторожно пожал маленькую ладонь. — Не волнуйся, кроха, не ты одна нашу Альбину Григорьевну боишься. Я так перед каждым совещанием с ней трясусь, — он подмигнул Насте.

— Клоун, — прокомментировала Альбина под нос, бегло просматривая бумаги в красной папке, поданные девушкой.

— Ого, — на этот раз от нового голоса Настя не вздрогнула, напротив, ей стало немного спокойнее. — Привет, зайчонок, — к ней стремительно шел дядя Дима, которого она уже знала. Он протянул руки и аккуратно взял ее на руки. — Пришла помогать? Отлично, без тебя мы тут не справимся, правда, Аль?

И в этот момент, обвив руками теплую шею, Настя вдруг громко заплакала от облегчения — никто ее сдавать в детский дом не собирался. Альбина сказала правду — они пришли к ней на работу.

13

Альбина сидела за своим столом, выстукивая пальцами нервную, сбивчивую дробь по гладкой поверхности лакированного дерева, будто пытаясь заглушить внутреннее напряжение этим ритмичным, механическим звуком. Её взгляд, острый и тяжёлый, снова и снова возвращался к углу приёмной, где, устроившись на пуфе у стены, скрючилась Настя — с альбомом и набором цветных карандашей, выданных кем-то из сотрудников в безмолвной попытке отвлечь ребёнка от страха, а себя — от чувства неловкости. Девочка сидела тихо, сосредоточенно, чертила что-то в альбоме, опустив голову, — и эта внешняя покорность только сильнее раздражала Альбину.

Успокаивали девочку всем офисом. Но всё это стало цепной реакцией, хаотичным, неуместным спектаклем, окончательно сорвавшим утренние планы,