По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

Невскому, а по вечерам встречались на улице Достоевского, где у Юрки была компания ребят из Дворца пионеров. Иногда мы ходили в кино. Как-то раз он взял с собой девочку, с которой только начал встречаться. Она сидела между нами. И я вдруг краем глаза увидел, как Юрка, положив руку ей на колено, стал его поглаживать, а потом переместил руку под юбку. Девочка, явно не возражая, продолжала смотреть на экран. У меня же сразу вспотели ладони и заколотилось сердце.

Юрка окончил музыкальную школу и играл на трубе в джазовом оркестре в Доме культуры Промкооперации, где в свое время в самодеятельном театре играла Ленуся. Там его услышал Борис Меерзон, руководивший духовым оркестром в Ленинградском мореходном училище. Ему так понравилась Юркина игра, что он предложил ему поступать в мореходку, где готовили морских офицеров дальнего плавания. Юрка сказал, что он посоветуется с родителями, но согласится только в том случае, если тот возьмет и его двоюродного брата.

– Без проблем, – ответил Меерзон. – Где я могу его послушать?

– Нигде, – ответил Юра.

Дело в том, что я не только не играл на трубе, – я вообще ни на чем не играл. И нот я не знал, и, если признаться, слуха у меня тоже не было.

– Это проблема, – сказал Меерзон. – Но что-нибудь придумаем.

Когда Юрка передал мне свой разговор с Меерзоном, я сначала обрадовался, но тут же огорчился.

– Мне в жизни не сдать экзамены, – грустно сказал я.

– А там еще и евреев не принимают, – засмеялся Юра. – Но Меерзон сказал, что он все устроит.

И Меерзон устроил. Он предложил позвать в гости преподавателя математики, принимающего вступительные экзамены. Тот с удовольствием согласился. У этого преподавателя, имя которого я не помню, год назад пропала жена. Вышла в булочную, откуда уже не вернулась. Ее так и не нашли, а преподаватель запил. Брегманы сразу поддержали желание сына поступать в мореходку. А моя мама даже обрадовалась – сын будет морским офицером. Папа сначала был недоволен, но, поразмыслив о том, что никаких шансов без блата попасть в институт у меня нет, тоже согласился. Выпивон устроили у Брегманов. Их дом на Колокольной побывал уже в капитальном ремонте, и вместо мрачной четырехкомнатной квартиры у них стала двухкомнатная: с двумя большими и светлыми комнатами и большой кухней. Преподаватель от обеда остался в пьяном удовольствии. Его друг, преподаватель русского языка, пил умеренно, но любил вкусненько поесть, и от обеда не отказался. Юрка, скорее всего, и так бы сдал экзамены, но нужны были высшие отметки, и перестраховка не помешала бы. Единственное, что огорчало меня, – это невозможность устроить в мореходку и Стаса. К сожалению, он был совершенно глух на левое ухо, и о том, чтобы пройти медицинскую комиссию, не могло быть и речи.

А мы с моим двоюродным братом первого сентября шестьдесят третьего года стали курсантами Ленинградского мореходного училища.

Глава четвертая

Самые счастливые годы

Первого сентября нам в училище выдали одежду: черные трусы чуть ли не до колен, тельняшки, тяжелые рабочие ботинки и робу с гюйсом. Всех первокурсников сразу разделили на две большие группы. Бо́льшую часть поступивших на судоходный факультет поместили в актовом зале, куда были поставлены койки. Меньшую – примерно девяносто курсантов радиофакультета, куда входили и мы с Юркой, – в большой спортивный зал, тоже заставленный койками. Поместили всех нас в эти помещения на целый месяц, из училища никого не выпуская. Даже ленинградцев. Не знаю, как у штурманов, но большинство курсантов радиофакультета были приезжими, и лишь человек двадцать – из Ленинграда. Приезжих сразу можно было распознать по говору, поведению и запахам. От них пахло потом и воняло изо рта. За месяц я так и не смог к этому привыкнуть. О том, что мы месяц не увидимся с родителями, мы особо не переживали. Постоянной девушки у меня тогда не было, а вот у Юрки была, и он очень расстроился, что не увидится с ней весь этот проклятый месяц. Он познакомился с Ирой Ивлевой где-то в начале прошлого года, и уже на второе свидание предложил мне составить им компанию. Ему хотелось знать мое мнение. А какое у меня могло быть мнение, когда она оказалась так хороша собой. Милое лицо с искрящимися широко открытыми голубыми глазами. У нее была прекрасная фигура, она была чуть выше среднего роста, а русые волосы, уложенные в высокий пучок, делали ее визуально еще выше. Познакомились они в медицинском училище, где она училась. Однажды Юра с маленьким джазовым оркестром играл там на танцах. С тех пор они стали встречаться чуть ли не ежедневно. Не удивительно, что расставание на целый месяц так его угнетало. Как я уже говорил, у меня этой проблемы не было. Мои отношения с девушками были хаотичными и недолгими. Да и было их не так уж и много. Настоящая же любовь придет ко мне намного позже.

Пока Юрка страдал, мое внимание привлек курсант из нашей группы, Саша Плешак. Был он невысокий (слегка выше меня), но крепкий, широкоплечий. У него было кругловатое открытое лицо с постоянно улыбающимися глазами. Как потом показала жизнь, добродушная и открытая внешность Плешака оказалась обманчивой. Сашка был таким только для близких друзей и матери, которую он обожал. На самом же деле он был настоящим сибаритом, хотя сам свое сибаритство считал аристократическими манерами. Дело в том, что мама ему как-то сказала, что его дед по отцовской линии до революции был помещиком и владел небольшой усадьбой с крепостными. Ну Сашка и решил, что раз помещик, значит, обязательно аристократ.

Мы разговорились. Он тоже был ленинградцем. Жил Саша на Лиговском проспекте, в нескольких шагах от улицы Жуковского, где когда-то жил я. Он переехал туда уже после того, как мы перебрались на Гагарина, иначе бы он ходил в ту же школу, что и я. Их семья жила в небольшой коммунальной квартире на пятом этаже шестиэтажного дома. В соседнем доме находилась рюмочная, и Сашка частенько в своем любимом шелковом халате и тапочках спускался с пятого этажа и шел туда выпить рюмку теплой водки, закусив узким кусочком черствого черного хлеба, на котором съежилась парочка не первой свежести килек, покрытых сморщенной половинкой яйца вкрутую. Видно, бутерброд представлял собой остатки вчерашнего меню. Но все это – довольно второсортное – Саша выпивал и закусывал с весьма аристократическим видом: лицо принимало брезгливое выражение, давая понять, что все это действо и окружающая обстановка –