По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

Буквально в тот же день мы столкнулись с нашей первой проблемой, которая не могла нам даже прийти в голову. Дома у нас всегда была еда, так что чувство голода нам было неведомо. В училище кормили три раза в день. В восемь утра был завтрак: чаще всего давали манную кашу, которую я с детства не переносил, огромный кусок белого хлеба с кусочком масла и ужасный чай, заваренный в большом чане. Когда была манная каша, я обходился одним белым хлебом с маслом. Иногда вместо манной каши давали пшенную, которую я с трудом, но все же ел. В час дня был обед, в шесть – ужин. Чем кормили, я уже не вспомню, но елось все с трудом. На этом еда заканчивалась. Если я не ошибаюсь, кормили нас на тридцать копеек в день. Часам к девяти вечера мы уже зверски хотели есть. Несколько счастливцев, которые должны были после ужина убирать камбуз, подчищали все, что там оставалось съедобного. Счастливцы менялись, но назначались они старшиной роты Геной Курсом. Был он родом из какой-то глухой сибирской деревни. Закончив службу в военно-морском флоте в звании старшины, он поступил в наше мореходное училище. Большинство курсантов из провинции прошли тот же путь. Гена Курс был добрым мужиком, очень своеобразно говорившим по-русски. Утром, после подъема, он выстраивал нас в коридоре и громко командовал: «Рота одеётся и бигить. Вот чего! Усё, и писец!» Мы выбегали наружу и бежали несколько кругов вокруг нашего стадиона. Проплавав на судне несколько месяцев после окончания мореходки, он пьяным ночью вывалился за борт, и его пропажу обнаружили лишь на следующий день.

Во второй половине дня нам раздали расписание лекций и учебники. Хорошего настроения у меня как и не бывало, и я спустился с небес на землю. Когда я перелистал учебник по сопромату, я понял, что мне крышка.

– Мне это никогда не осилить, – сказал я Юрке, бросив учебник на койку.

– Да ладно тебе, чувак! Твои старики устроят встречу с этим преподавателем, и на тройку он тебя вытянет.

Оказалось, что во встрече не было необходимости. Дело в том, что сопроматчик поддавал еще больше математика, и на экзаменах ему в графин вместо воды наливали водку. Всем курсантам, которые в течение семестра не тянули даже на тройку, он эти самые вожделенные тройки ставил.

Через месяц нас наконец распределили по кубрикам в жилом здании училища. Курсантов радиофакультета разбили на три группы: по тридцать курсантов в каждой. В каждом кубрике стояли три двухъярусные койки. Мы с Юркой заняли одну из них. Так как он был на семь месяцев старше, он выбрал себе нижнюю. А я, между прочим, даже с удовольствием забрался наверх. Одновременно с переселением в кубрики нам раздали и выходную форму. Темно-синяя фланелевая рубашка с маленьким воротничком, поверх которого надевался ярко голубой с белыми полосками по краям гюйс. Рубашка заправлялась в черные брюки, подпоясанные широким черным ремнем с якорем на латунной пряжке. Выдали нам и нормальные черные ботики. Форма наша точно повторяла форму курсантов военно-морских училищ: так же с лычками на левом рукаве, только без погон на плечах. Отсутствие погон сразу говорило о нашей принадлежности к Мореходному училищу дальнего плавания, чем мы гордились и что еще больше привлекало девочек. Когда наступили холода, нам выдали черные короткие бушлаты. А в конце ноября – черные шинели.

Занятия шли своим чередом, навевая на меня лишь скуку. Большую часть времени, проведенного на лекциях, я думал о чем-то своем, совершенно не слушая преподавателя. Хотя, как бы это ни было странно, у меня вдруг появилось несколько любимых предметов. Среди них самым для меня неожиданным стали «Электрические системы». Преподаватель, ведущий этот предмет, понравился мне с самого начала: своим умением заинтересовать учеников и своей открытой доброй внешностью. Я слушал его внимательно и, что самое необычное, прекрасно понимал его, и мне было интересно все, что он рассказывает. И тут мне пришла мысль, что я не такой уж и тупица, и мне раньше просто не везло с преподавателями. Могли же меня в школе заинтересовать своими предметами и учительница географии, и учительница истории. Но я ненавидел все точные науки: и математику, и физику, и особенно химию. Сейчас же мне было интересно слушать об электрических системах. Не знаю, почему, но он сразу выделил меня среди всех курсантов и частенько смотрел на меня, будто обращаясь именно ко мне. Однажды во время лекции, он вдруг сказал:

– Курсант Гуревич, спойте нам что-нибудь.

В аудитории все в ожидании повернулись ко мне. Я встал и, улыбаясь, сказал:

– Я отвратительно пою, зато хорошо играю на трубе. Но, к сожалению, сорвал губу и больше не играю.

История с сорванной губой была подсказана мне Юркой. Вскоре после начала занятий начались и репетиции духового оркестра. Я на репетиции ходил, но, естественно, не играл, а просто сидел в зале. Юрка и Меерзон меня предупредили, что, когда начальник строевого отдела спросит, почему я не играю, я должен буду ответить, что неожиданно сорвал губу. Для трубача это, как правило, означало конец карьеры. И действительно, как-то я проходил в вестибюле мимо возвышающегося надо всеми Шпица – так звали начальника строевого отдела, которому подчинялся Меерзон со своим духовым оркестром. Фамилия у него была явно не той собаки. Он скорее походил на таксу: длинное, вытянутое туловище с коротенькими ногами.

– Курсант! – раздался его громовой голос. – Подойдите ко мне! Я вас узнал. Как ваша фамилия?!

– Курсант Гуревич, – на всякий случай вытянувшись в струнку, ответил я.

– Почему на репетициях сидите, а не играете, курсант Гуревич?!

– Сорвал губу, товарищ начальник строевого отдела! – отрапортовал я.

– И когда она срастется?

– Никто сказать не может. Надеюсь, скоро.

– Я тоже надеюсь. Можете идти.

Меерзон уверил меня, что больше Шпиц мною интересоваться не будет. Оркестр был большой, и то, что одним трубачом стало меньше, его не волнует. Не выгонит же он меня из училища. А меня больше волновала учеба. Кроме предмета «Электрические системы», который мне нравился, остальные технические дисциплины мне давались с трудом. Был такой предмет, как «Передающее и приемное оборудование», который меня совершенно изводил. Когда я смотрел на радиосхему, представляющую собой переплетение линий со знаками, обозначающими какие-то резисторы, диоды и конденсаторы, у меня начинала кружиться голова. Мне с этим было никогда не разобраться. Но, к счастью, у нас был предмет, который мне не только нравился,