По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

большинства из которых я даже не знал. Витрины магазинов промтоваров были украшены изделиями, за которыми в Союзе выстроились бы километровые очереди. Я смотрел на все это и понимал, насколько убого и плачевно выглядят наши магазины по сравнению с местными. Насколько несчастными и жалкими выглядят наши советские люди по сравнению с голландцами. Причины такой большой разницы, кажется, должны были быть очевидными. Но не для меня. Мне и в голову не пришло, что причиной всего этого была наша советская власть, наша политическая система. Как я уже писал, своей аполитичностью я пошел в отца. Где-то в начале тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года мы с ним в кинотеатре «Хроника», что на Невском проспекте, посмотрели документальный фильм о восстании антикоммунистов в Венгерской Социалистической Республике пятьдесят шестого года. Я очень хорошо помню показанные в фильме зверства восставших, хорошо помню свой вопрос к папе, почему люди так не любят коммунистов. Но совершенно не помню его ответ. Однако, как и ему, мне позже пришлось изменить свои взгляды.

В Роттердаме нам выдали совсем немного денег, и я в магазине около порта, открытом специально для русских моряков, с надписью «МИША» над входом, купил две красивые коробки цветных шариковых ручек: одну для отца, другую – для Илюши Штемлера; и два маленьких платочка на шею – для матери и Ленуси. Современную архитектуру очень красивого города Роттердам, который был почти полностью разбомблен во время Второй мировой войны, я описывать не стану. За время нашей практики «Зенит» перевозил грузы практически по всем портовым городам Европы. Во многие портовые города, такие как Лондон и Венеция, мы ходили по нескольку раз. Мы побывали в портах Северной Африки: Касабланка, Алжир, Тунис. И все же моя книга не об архитектуре и истории европейских портов. Она о моей жизни и о моем видении мира.

На обратном пути мы зашли в порт Бремен, что на северо-западе Германии, где из элеватора загрузились зерном. Я стоял на верхнем мостике и, наблюдая, как в трюмы сыпется зерно, как воздух над ними тускнеет и наполняется запахом пшеницы, думал о том, что СССР вынужден закупать зерно за границей. И не мог в это поверить. Простояли мы недолго, и увольнений в город не было. В Ленинград судно вернулось поздно вечером, и, когда закончились все комиссии, уже наступила ночь. Ребята все остались на судне до утра, но я знал, что все равно не засну, и решил пойти домой. Денег у меня не было ни копейки, и я решил добираться на попутках. Мне везло, и шоферы грузовиков, увидев посреди ночи курсанта-морячка с чемоданчиком в руке, милостиво тормозили и подбирали меня. Добравшись по Московскому проспекту до улицы Орджоникидзе, я быстрым шагом, чуть ли не бегом, зашагал к дому. Взлетев на четвертый этаж, я позвонил в звонок. Ключи от дома я в рейс почему-то решил не брать. Подождав несколько секунд, я позвонил опять. Тот же результат. Тогда, нажав на звонок, я долго держал его, не отпуская. Потом я сел на ступеньку и стал соображать, что могло произойти. Они могли куда-нибудь уехать. Но ведь я же давал им радиограмму о своем возвращении. Правда, я должен был появиться утром, но они бы все равно никуда не уехали. Они могли закрыть дверь в спальню и не слышать звонок. Надо позвонить по телефону. В спальне у них есть телефон. Я стал рыться в карманах в поисках двушки, чтобы позвонить по телефону-автомату, но в кармане было лишь несколько пятаков. Отчаявшись, я сел на ступеньки и стал соображать, что же мне делать дальше. У меня оставался один-единственный вариант, иначе придется просидеть в парадной до утра. Мне нужно идти на Гагарина к Илюше с Ленусей. У них квартирный звонок сразу около их двери. Мне ничего не оставалось, и я стал медленно спускаться по лестнице. Пока я пытался пробраться в квартиру, на улице поднялся сильный ветер. Я поднял воротник бушлата и взглянул на небо. Только что серебрившаяся на нем луна скрылась за мрачными облаками, и лишь ее слабенькие лучики пытались пробиться через их редкие просветы. «Черт! Только дождя сейчас не хватало», – подумал я про себя. Но, когда я подходил к дому на Гагарина, тучи стали разрываться, и луна отвоевала свое место на небе. Илюша почти сразу после моего звонка открыл входную дверь. На кухне горел свет. Он, видимо, как всегда, писал свой новый роман. Увидев меня, он сначала изумился, потом обнял и втянул в квартиру.

– Что случилось? Ты же должен был завтра утром приплыть.

– Мы пришли ночью, и я решил не ждать до утра. Но у меня нет ключа от дома, а на дверной звонок они не реагируют.

– Позвонил бы по телефону.

– Позвонил, если бы было на что. У меня двушки не нашлось, а у кого посреди ночи будешь менять. Ты Ленусю не буди, завтра увидимся. Мамуля наверняка обед для всех закатит. Давай я позвоню старикам. У них телефон в спальне. Но сначала я достану из чемодана кое-что для вас. Так, мелочи. Денег нам выдали гроши. Сам понимаешь.

Я достал из портфеля подарки ему и Ленусе. Увидев набор цветных шариковых ручек, он искренне им обрадовался и опять обнял меня и поцеловал. Я позвонил родителям. Папа сразу снял трубку. Когда через полчаса я опять позвонил во входную дверь на Орджоникидзе, мама сразу распахнула ее и заключила меня в объятия. Папа терпеливо ждал своей очереди.

На следующий день все собрались за обильным маминым столом. Я наконец дорвался до вкусной еды и первые полчаса был не в состоянии говорить что-то разумное. Насытившись, я принялся медленно, подробно рассказывать о своем морском приключении. По крайне мере, так я его им преподносил. Все с ужасом ахнули, когда я подробно описал шторм в Северном море. Но было видно, что ужас этот, скорее, наигранный, и я не винил их за это. Этот шторм передать словами было просто невозможно. Его надо было пережить. Но когда я перешел к рассказу о Роттердаме, их интерес к моей истории был неподдельным и безмерным. И это было понятно. За границей никто из них не был, тем более на Западе, и видели они эту жизнь только на экране и не верили в ее подлинность. В этом их убеждала советская пропаганда. И, пожалуй, только Илюша отнесся ко всему, что я рассказывал, серьезно и с доверием.

В Ленинграде мы должны были простоять около недели, и