По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

Он положил на стол написанную им радиограмму об отходе и попросил меня передать ее в радиоцентр. Я включил приемник, настроил его на волну ленинградской радиостанции, а затем настроил длинноволновый передатчик на ее приемную волну. После всех этих манипуляций я стал вызывать радиоцентр. Ответили они моментально. Я попросил разрешение передать им радиограмму и, получив его, быстро, с очень внятным почерком ее передал. Получив подтверждение о приеме, я спросил, имеют ли они радиограммы для нас. У них была одна служебная радиограмма капитану, и я, повернувшись к пишущей машинке, начал ее записывать. Увидев, как я легко справляюсь с работой, Азгур встал и вышел из радиостанции. Я понял, что он остался доволен увиденным.

Я не стану описывать наш переход из Мурманска в Архангельск. Ничего примечательного не произошло. В первый же день в радиорубку зашел судовой врач. Это был тоже его первый рейс. Он только что окончил медицинский институт, как и я мореходку, и с удовольствием принял распределение в пароходство. Я тут же вспомнил книгу «Коллеги» моего любимого Аксенова. Врача звали Фима. Он даже внешне походил на актера, играющего Сашу Зеленина в экранизации этой книги. Правда, по характеру он больше походил на Карпова. Такой же балагур и повеса. Вот в него-то с первого взгляда и влюбилась наша Лизанька. Фима, вытянув свои длинные ноги, развалился на диване и с увлечением стал рассказывать, как его родители, потомственные врачи, осуждали его решение пойти плавать. Подействовал на них лишь его неоспоримый аргумент, что если моряк на судне заболел, то лечить его, кроме судового врача, некому. «В море больницы на каждом углу не стоят, как в Ленинграде. А моряки – обычные люди, и болеют они, как обычные люди. Не выбирают для себя: я две недели в море не болею, а вот вернусь в порт и тогда болею себе на здоровье». Довольный своим каламбуром, Фима рассмеялся. По имени, да и по лицу, и по манере говорить я сразу понял, что Фима – еврей. В дальнейшем оказалось, что Азгур тоже еврей, хотя внешность у него была совершенно нееврейская. Как заявил Фима во время нашей очередной посиделки в радиорубке за чашечкой кофе, трое мыслящих, в меру поддающих еврея на тридцать постоянно поддающих остальных членов экипажа – напоминает предреволюционную ситуацию, когда верхи не могут, а низы не хотят. Кстати, кофе нам в радиорубку принесла влюбленная по уши в Фимку Лизанька. И именно Лизаньку Фима предложил переманить на нашу сторону, тем самым увеличив наше число.

– Меня чисто теоретически интересует, как ты собираешься использовать эту революционную ситуацию, – поинтересовался я.

– А я предлагаю такие серьезные вопросы решать не за чашкой кофе, а за рюмочкой водки, – предложил Азгур. – Как сказал наш теоретик Фима: мы в меру поддающие евреи. Вахта уже давно закончилась, через полчаса обед. Самое время. Фима, звони Лизаньке и попроси занести мне в каюту какого-нибудь закусона.

Азгур закрыл радиорубку, и мы спустились к нему в каюту. Фима позвонил в буфет, и через десять минут счастливая, улыбающаяся во все свое крошечное личико Лизанька торжественно внесла в каюту тарелку бутербродов с ветчиной и другую – с солененькими огурчиками. Причина, по которой мы собирались выпить, как-то у всех выскочила из головы. Азгур включил свой магнитофон, и мы стали слушать Высоцкого и пить за все хорошее.

Игарка оказалась худшим из виденных мною советских городов. Деревянные тротуары, немощеные мостовые, пустыри посреди города, бездомные собаки на улицах, редкие прохожие с мрачными лицами и в унылой одежде. Единственным украшением города были яркие плакаты, призывающие к светлому будущему и к победе коммунизма. Народ шагал мимо таких плакатов, как будто их не существовало. Правда, около самого назойливого, утверждавшего, что СССР уже живет при коммунизме, собралась гигантская очередь к стоящему под этим плакатом пивному ларьку. Народ с трепетом ждал своей очереди, а некоторые граждане поглаживали себя по боковому карману, где лежала заветная четвертушка.

Погрузка должна была начаться завтра утром. Но она не началась ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. На наше «счастье», буквально в день нашего прихода бригада грузчиков, которая должна была загружать наше судно, в полном составе попала в милицию за драку в какой-то пивной, за что села на законные пятнадцать суток. Если бы задержка с погрузкой произошла в Лондоне или Гамбурге, да в любом западноевропейском порту, экипаж был бы счастлив и каждый день было бы много желающих пойти погулять по городу. В Игарке же экипажу ничего не оставалось делать, кроме как коротать время за водкой. Причем старпом сразу предупредил: никаких попоек в городе. Только на судне. Когда весь этот кошмар наконец закончился, и мы, загрузившись, покинули Игарку, была уже середина сентября. Капитан с мрачным видом объявил в кают-компании, что, когда мы по Енисею выйдем в Карское море, оно уже будет покрыто льдом, и нам предстоит следовать в караване за ледоколом. Через сутки мы подошли к каравану, и остановились в ожидании нескольких других судов, которые должны идти в караване за нами.

Прошло еще несколько дней, прежде чем караван в сопровождении трех небольших ледоколов наконец двинулся. Это был незабываемый рейс. Я бы даже сказал, что для меня это было самое настоящее приключение, которое больше со мной никогда не повторилось. Я стоял на верхнем мостике. Передо мной до самого горизонта простиралась режущая глаза своей белизной, словно навечно застывшая, масса льда. Оглушительную тишину, покрывшую ледяное пространство, нарушали лишь ледоколы. Сначала, с грохочущим звуком, они раскалывали лед, врезаясь в него, а затем уже расколотый лед с хрустом сходился за ними. Движение каравана было медленное, с многочисленными остановками. Караван изначально выстроился следующим образом: ледокол, за ним три судна, затем следующий ледокол, за ним еще три судна. Третий ледокол постоянно передвигался, помогая освободиться застрявшему во льду судну. Наблюдая за караваном, я совершенно окоченел, хотя на безоблачном холодном небе ярко светил, но совсем не грел желтый круг солнца. Собираясь в рейс, я никак не предполагал, что окажусь среди льдов, поэтому самым теплым, что я взял с собой, был свитер, купленный мною в Швеции. Я уже собрался возвращаться в радиорубку, когда удача напоследок подкинула мне сюрприз. Откуда-то из-за ледяных глыб появился огромный белый медведь и вразвалку, время от времени поворачивая к нам голову, стал следовать параллельно нашему каравану. Вскоре мы ему надоели и он, повернув к нам свой огромный белый зад, закосолапил обратно, туда, откуда пришел.

Домой мы вернулись в конце сентября, но,