Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913) - Рашид Рашатович Субаев

Эллинизирующиеся болгары… начали отказываться от ведомства Патриархии и принимать у себя дома болгарских священников… Болгарщина получила перевес над другими народами (прежде всего над основными соперниками болгар в Македонии — сербами и греками — Д.Л.)»{172}. Как заключал Хр. Силянов, «освободительная идея оказалась средством более радикальным для [пробуждения] национального самосознания, чем Слово Божие на болгарском языке»{173}.

Справедливости ради, конечно, следует предоставить слово не только апологетам ВМОРО, но и их оппонентам, которые имели свое видение причин массового вовлечения македонского и адрианопольского населения в революционную борьбу. В частности, сербские и греческие авторы, особенно начала века и межвоенного периода, подчеркивали, что влияние болгарской национальной идеи в Македонии и Фракии в начале XX в. основывалось исключительно на терроре ВМОРО, насильно вовлекавшей македонское христианское население с размытым или еще не сформировавшимся самосознанием в болгарское национальное (читай: ирредентистское) движение. Современный турецкий историк А. Коюнджу, опираясь на материалы османских архивов, рисует типичный, на его взгляд, образ болгарского революционера, который обходил грекоманские села славян патриархистов с револьвером в одной руке и прошением о переходе под ведомство Экзархата в другой, убивая отказавшихся подписать данное прошение{174}.

Вне всякого сомнения, ВМОРО возникла и развивалась как террористическая организация (в том числе и с позиции сегодняшнего дня), а насилие и принуждение в отношении собственного болгарского населения (экзархийского и патриархийского) было неотъемлемым спутником революционной деятельности в Македонии и Фракии на всех ее этапах. Тем не менее, отнюдь не страх перед санкциями, не привычка к повиновению, не насилие и не принуждение явились главными факторами национальной мобилизации болгар в Македонии и Фракии в начале XX в. Ценные материалы в этом плане нам оставили официальные представители России на Балканах, которых едва ли можно было заподозрить в сочувствии болгарским революционерам. Один из них, военный атташе России в Константинополе Э.Х. Калнин, рассуждая в марте 1903 г. о соотношении принуждения и добровольного участия македонского населения в революционной деятельности, пришел к выводу, что «никакие реформы [турецкого управления] не могут рассчитывать на сочувственный прием среди болгарского населения Македонии», которое «хорошо знает турок и всю невозможность улучшения своего положения при их господстве», а поэтому «в массе все-таки сочувствует мысли об освобождении от Турции» и поддерживает революционные комитеты, которые «добиваются отторжения Македонии от Турецкой империи». «Правда, нередко указывают, что банды повстанцев терроризируют население и угрозами и насилиями заставляют служить себе и своим целям», — признавал Калнин. Однако тут же парировал: «Но вряд ли это было бы возможно, если бы население не сочувствовало идеям, за которые борются эти банды. Не надо забывать, что задолго до настоящего кризиса болгарское население Македонии подвергалось воздействию многочисленных агентов Македонских комитетов и лиц, сочувствующих их идеям: церковь и школа одинаково заботились о том, чтобы в народе не заглохло сознание связи его с освобожденной Болгарией и надежда соединиться когда-нибудь с нею»{175}.

После подавления Ильинденско-Преображенского восстания 1903 г., когда повсеместно наблюдалась деморализация, усталость и разочарование населения в вооруженных формах борьбы против турецкого господства, ситуация несколько изменилась. Падение влияния различных структур ВМОРО среди населения в этот период признавали даже самые высокопоставленные чины Революционной организации. Один из них, Христо Татарчев, в частной переписке в декабре 1905 г. говорил о невозможности опереться исключительно на насилие и принуждение: «Все наши институты: центральные, окружные, околийские, сельские руководящие органы, четнический институт и [заграничное] представительство скомпрометировали себя в глазах населения. И все, что еще крепится сегодня по ту сторону [болгаро-македонской границы], крепится благодаря силе. Но и последняя уже бессильна, поскольку для народа все помутнело»{176}.

Было бы, однако, ошибкой считать изменившееся отношение к ВМОРО лакмусовой бумажкой национального самосознания рядовых македонских болгар экзархистов. Взоры большинства из них, окончательно разуверившихся после 1903 г. в успехе четнической деятельности, были обращены теперь на Болгарию и ее армию как главный фактор будущего национального объединения, который должен был привести к освобождению и от турецкого гнета, и от четнических бесчинств. Болгарский военный разведчик в Битоле Манол Ракаров, в частности, противопоставляя политику ВМОРО стремлениям болгарской народной массы в Македонии, замечал в одном из своих донесений в 1908 г.: «Народ, осознавая, чего ему не хватает в борьбе, с превозношением говорит о боевых качествах нашего солдата. Я сам слушал подобные рассказы, которые могли бы казаться комичными, если бы не были пронизаны патриотизмом. Наблюдая такое почти обоготворение братской мощи, невольно испытываешь негодование против той части болгарской интеллигенции, которая… вместо того, чтобы способствовать еще большему сплочению этого народа, … старается продлить невыносимые условия его существования или готовит ему новое порабощение и жизнь, наполненную бесконечными кровавыми расправами и самоистреблением»{177}.

Ситуация не изменилась и после младотурецкого переворота 1908 г. в Османской империи, на короткое время восстановившего конституционный режим. Не случайно наиболее массовую поддержку среди македонских и фракийских болгар в 1908–1909 гг. получил Союз болгарских конституционных клубов, выступивший за «абсолютное самоуправление Македонии» и заручившийся доверием болгарского правительства{178}, а не Народно-федеративная партия Яне Санданского, ограничившаяся требованием реформирования «единой конституционной Турции»{179}.

Отдельно следует остановиться и на роли школы. Значимость этого института для развития национально-революционного движения в Македонии признавали абсолютно все видные деятели движения. Глава II политотделения МИД Болгарии Т. Карайовов в 1906 г. прямо указывал на то, что экзархийские «школы создали болгарский народ» в Македонии{180}. Они же, по мысли Хр. Силянова, «стали неисчерпаемым резервуаром, который постоянно снабжал [революционную организацию] руко водящими кадрами»{181}.

Причина этого кроется в самой организации и направленности учебного процесса, характерного для экзархийских школ в Македонии и Фракии. По инерции возрожденческой эпохи вся экзархийская образовательная система была строго запрограммирована на воспроизводство, т. е. на непрерывную подготовку, новых педагогических кадров и прочих национальных будителей. Средние учебные заведения за редким исключением были представлены реальными или педагогическими гимназиями. Экзарх Иосиф I и не скрывал (в разговоре со своим сторонником Иваном Гарвановым в 1899 г.), что «план» его деятельности в Македонии состоит в том, чтобы «иметь больше архиереев и подготовить больше интеллигенции, чтобы она сама решала вопрос (курсив мой — Д.Л.)»{182}.

Целью образования, таким образом, ставилось не овладение навыками, которые могли бы быть реально применимы на практике во взрослой жизни, а развитие через гуманитарные предметы национального самосознания, причем зачастую в самым элементарных формах. Особенно, если учитывать, что даже в 1906–1907 гг. около половины всех сельских учителей имели образование ниже среднего{183}. В итоге выпускники экзархийских учебных заведений имели весьма ограниченные