Спорим, будет больно! - Кира Фарди

– Ох, Варя, зачем мы сюда приехали? – всхлипывает и мама.

– Ну, буде, буде сырость разводить, – дядя Павел берет Бруно за ошейник и сажает на цепь. – Подожди нас здесь, дружок.

Мы здороваемся с тетей Светой, мама обнимается с подругой, а я все еще не могу прийти в себя от пережитого. Сижу возле Бруно и, пока соберутся взрослые, стараюсь отрешиться от мыслей, подавить эмоции. Впереди еще более страшное испытание, его надо выдержать до конца.

– Я возьму с собой Бруно, – говорю взрослым.

Дядя Павел оборачивается, смотрит пристально на меня и кивает.

– Боишься призраков прошлого? – неудачно шутит он.

– Паша! – хором вскрикивают обе женщины и косятся на меня.

Но я скала, гранитный монумент. Ни что не реагирую, настраиваюсь на встречу с подругой и жутко боюсь, что сорвусь, не удержу эмоции в узде.

Мы садимся во внедорожник соседа и трогаемся в путь. Я жадно прилипаю к окну. Уже немного адаптировалась к ситуации, все же в этом поселке прошло мое детство и юность. Но улицы будто вымерли, людей мало, а знакомых лиц и вовсе нет.

– Дядя Паша, а куда все люди исчезли? – спрашиваю будто невзначай, а сама замираю в ожидании ответа.

– Так, ты разве не знаешь? – он смотрит на меня в зеркало.

– Что?

Я вдруг напрягаюсь, даже руки леденеют.

– Умерла бабка Серафима. Сегодня ее похороны, все на кладбище.

– На кладбище?

Мороз бежит по спине, пробирает до дрожи, меня начинает трясти.

– Я же говорила, что не вовремя ты затеяла эту поездку, – шепчет мама. – Давай в другой раз навестим Зинку.

– Точно. Завтра, – дядя Павел разворачивает машину. – Завтра все столичные разъедутся, мы и побываем на кладбище.

– Нет, сейчас, – упрямо выдавливаю из себя я. – Второй раз я не соберусь.

– Что делать будем, Паша? – мама сжимает мою руку.

– Ну, в принципе, Зину похоронили на окраине, а бабке Серафиме нашли место в центре, не должны никого встретить. Едем?

– Д-да.

Мы приближаемся к кладбищу, и уже издалека я замечаю, что дорога заполнена машинами, словно весь поселок провожает бабку Серафиму.

– Пойдем через эти ворота, – предлагает тетя Света.

Мама крепко держит меня за руку. Мы шагаем мимо заросших травой старых могил, над головой шумят высокие березы, поют птицы, и такая благодать ложится на мои плечи, что я встряхиваюсь. Куда-то исчезают страх, боль, ужас, я чуть ли не бегу, так хочется встретиться наконец-то с Зинкой, рассказать ей, как я пережила этот год.

– Ой, кажется мы не одни, – тихо говорит дядя Паша.

Я поднимаю голову, приглядываюсь: у могилы стоит высокий парень. Вот он поворачивается…

Глава 17

Я смотрю остановившимся взглядом на широкую мужскую спину, а внутри творится кошмар. Мне кажется, что воздух вошел в мою грудь и остался там, разъедая ее ядом углекислоты.

– Варька, привет! Вот и ты! Откуда? – как сквозь вату доносится знакомый голос. – Ой, здрасте.

Я трясу головой, фокусирую зрение – Венька собственной персоной. И мгновенно выдыхаю, выгоняю из легких яд, наполняю их живительным кислородам. И такая радость заполняет грудь, что я бросаюсь к однокласснику с криком:

– Венька, – я всхлипываю. – Вень… тут Зинка лежит, да?

– Да, – приятель делает шаг в сторону, – Зин, к тебе подружка приехала.

Я смотрю круглыми глазами, и кажется, будто вижу могилу известной актрисы или певицы. Большой квадрат огорожен невысоким резным заборчиком из металла. Вдоль него сделан аккуратный цветник. Центр участка покрыт красивой плиткой. Сбоку стоит столик на одной ножке, за ним – скамья.

А в центре – памятник девушки в полный рост, знакомой девушки, такой родной и близкой. Ее платье шевелит ветерок, волосы лежат на высокой груди, а голова поднята, взгляд направлен куда-то вдаль. И девушка улыбается, словно приглашает всех насладиться красотой летнего дня и одной ей ведомой тайной.

И везде цветы. Не поминальные венки, не мертвые розы и хризантемы из бумаги, а именно живые цветы. Они стоят в корзинках, заполняют вазоны, а главное, нет ни одного вялого лепестка. Все свежее, будто сорванное утром на рассвете.

Я бросаюсь к девушке, беру за руку, но ладонь холодная и неживая. И этот холод бежит по моему телу, превращая в лед душу.

– Мамочки мои! – шепчу сдавленно. – Это что такое?

– Это? Не знаю, – отвечает растерянный Венька. – Сам в шоке.

– На годовщину смерти Зины установили памятник, – говорит дядя Павел и отодвигает Веньку в сторону. Он деловито проходит за ограду, ставит сумку с едой на скамейку, замирает на миг. Мы тоже застываем.

– Но откуда у Зининой мамы такие деньги? – тихо спрашиваю я.

– Известно откуда, – пожимает плечами тетя Света и начинает вынимать из сумки термос, контейнер с бутербродами, салфетки, полотенца. – Садитесь, помянем Зинаиду Аркадьевну. Пусть земля ей будет пухом.

Мне в руку суют стакан с чаем, а я даже не чувствую его: смотрю только на Зину, и душа разлетается на осколки. Там много хочется рассказать подружке, поделиться с ней планами на жизнь, расспросить о ее делах.

– Варь, – трогает меня тетя Света. – Иди, положи Зине на тарелочку.

Я недоуменно смотрю на блины, сдобренные медом, на конфеты.

– Но зачем они ей? – выдавливаю из себя.

– Традиция. Так надо. Иди, девочка, и тебе легче станет.

Я присаживаюсь возле постамента памятника, касаюсь ладонью ноги Зинки. И уже не отдает мрамор могильным холодом, мне чудится, будто тепло идет в руку.

– Прости меня, подружка, прости, – шепчу, давясь слезами.

– Варь, можно тебя?

Я вытираю мокрые глаза и встаю. Венька смотрит на меня пристальным взглядом. И выглядит он иначе, словно за год повзрослел, стал серьезнее. Строгая белая рубашка, черный блейзер, темные слаксы. Все модное, чистое и отглаженное. Нет растянутой футболки, рваных джинсов и стоптанных грязных кроссовок – прежнего прикида одноклассника.

Взрослые о чем-то тихо разговаривают, не обращают на нас внимания. Венька выходит за ограду, я иду за ним и постоянно оглядываюсь. Он нравился Зинке, не хочется обижать ее невниманием.

– Это кто поставил памятник?

– Арчи, внук бабки Серафимы.

При имени мажора я вздрагиваю, волна злости поднимается внутри, невольно пальцы сжимаются в кулаки.

– Откуда знаешь? – спрашиваю едва слышно.

– Всему поселку известно. Видели, как приехала машина с рабочими.

– Сволочи, сначала убили…

– Варь, он-то не виноват.

– Мажоры сейчас здесь?

Я оглядываюсь на огромную черную толпу людей, виднеющуюся вдалеке.

– Не видел, после того случая они не показывались.

– А отчего бабка Серафима умерла?

– От старости. Да и болела она. Тогда на юбилей дочь ей как бы прощальный подарок сделала.

– Подарок… – я горько усмехнулась. – Этот подарок загнал бабку в могилу раньше времени.

– Варь, плюнь ты на них! Зинку уже не вернешь, а тебе жить надо. Что дальше планируешь?

Я стою рядом с Венькой и не узнаю его. Передо мной не деревенский шалопай, а серьезный парень, от которого не пахнет ни алкоголем, ни сигаретами.

– Еще не решила. А как ты?

– Я поступать хочу в Москву. Уже вуз выбрал.

– Ты? В вуз? – я потрясенно окидываю взглядом Веньку, на миг даже забыв, где нахожусь.

– А что, сомневаешься во мне?

– Ты же ЕГЭ плохо сдал.

– Ну, это было в прошлом году. А в этом постарался.

– Вень, я не узнаю тебя.

– Да я и сам себя не узнаю. Но после того пожара будто что-то надорвалось вот здесь, – Венька положил руку на грудь. – Детство мгновенно из задницы вылетело. Я же хорошо рисую, вот хочу податься в архитектурный. Айда со мной.

– С тобой?

– Ну, да. Там разные факультеты есть. Ты везде пройдешь. Заодно и поддержим друг друга, все же не чужие люди. Как на это смотришь?

И я задумалась.

Слова Веньки откладываются в голове надолго. Я размышляю о них, когда выезжаем с кладбища, думаю в доме дяди Павла, ночью ворочаюсь, все не могу принять решение.

Утром, когда мы возвращаемся в столицу, я говорю маме:

– Я хочу поступать в вуз.

– Доченька, любимая моя! – мама прижимает мою голову к груди, я вижу, что она чуть не плачет от счастья.

Дома вытаскиваю аттестат об окончании школы, начинаю просматривать факультеты архитектурного вуза. Радует, что документы