Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

— Раж! Раж его звали. Это у него Илейка научился в дурь-то впадать, когда одной сосной толпу чёрной татарвы по лесам гонял. Только Серый-то потом с дурью разобрался, подружился да освоился, и сумел полезной сделать, контролируемой, — Ося словно издевался, чередуя простые слова со сложными. Только от этого они все будто бы становились малопонятными.

— А это всё от скудости ума, паря. И от бедности речи. Эклектика это, в гробину мать-то её. И оксюморон ещё, ага! — Вот же демон деревянный! И это я ещё при этом трепло?

— Ты, конечно, а то кто же ещё? Я — дерево, мне говорить вовсе не положено!

— А-а-а, да погоди ты, Ось! С тобой спорить — как против ветра плеваться, расстройство одно! Только я и не спорил же — я хотел узнать, как Сергий, где он, не надо ли помочь?

— Помогальщик выискался, вы гляньте на него! Чем, ну чем ты ему помогать-то вздумал? Дверь постеречь? Очки посторожить? Свечку подержать? — Ося блажил, как базарная баба.

— Свечку? — я явно снова запаздывал с пониманием.

— Лина, девонька, ты с Аспидом не водись — не ровён час тоже отупеешь, — Древо, будто выбив одного противника, тут же переключилось на другого. — Мы тебе получше сыщем, умного, в очках, может, даже интуриста, если повезёт, а?

— Спасибо, Ося, но не нужно. Плохонький, да свой, — я аж дёрнулся, услышав от Энджи такую неожиданную характеристику.

— Ну да, сердцу не прикажешь, конечно. Но ты подумай, не спеши с ответом. Надумаешь — дай знать. Мы Странника отправим к Секвойе. Или к Баобабу. А тебе устроим личное счастье и уют. И мужичка хорошего, чтоб при работе, очках и галстуке. Не то, что этот шаромыжник.

Видимо, на лице моём степень отторжения происходящего была написана очень крупными буквами, которые уже вот-вот грозились выстроиться в не самые интеллигентные слова и фразы, поэтому Лина пришла на помощь:

— Ну чего ты тормозишь-то? Растревожили мы сердце лесника с тобой нечаянно, кто ж знал, что у него слух, как у дельфина? Вот он и отправился на поиски любви, — плавно, как дурачку, пояснила она. Хотя в небесно-голубых глазах плясали чертенята.

— Какой любви? — может, Ося не так уж и не прав был на мой счёт?

— Большой и чистой, как положено. Ну, или любой подходящей, тут всё-таки отель, а не монастырь, — пожала плечами она.

— Про монастырь — напомни, расскажу пару историй, с весталок начиная, хотя и до них были мастерицы, да… Хотя нет, тебе рано ещё об этом, — влез было старый, несказанно старый интриган из банки.

— Вы издеваетесь, что ли? — не выдержал я. — Какая к чёртовой матери любовь, хоть большая, хоть маленькая? Ему конь Дмитрия Донского ногу отдавил! Не маршала Будённого, я повторюсь, а великого князя московского Димитрия Ивановича, на минуточку! И он, по его словам, тогда уже был не пацан!

— Ну а чего орать-то? — судя по листочкам, Древо поморщилось. Не знаю, как — но прям очевидно было.

— Да он старый, как мамонт!!! — что-то прям понесло меня.

— Ну, положим, Серый-то будет помоложе гораздо. Но я ему передам твоё мнение, Аспид, непременно. А старый конь борозды не портит, забыл пословицу? — Ося снова сыграл на контрасте, «включив» сперва тональность спикера палаты Лордов, а потом снова рухнув на устное народное творчество. Эти эклектичные «американские горки» начинали утомлять.

— Нет, ты правда совсем отупел за ночь, что ли? Тебе ж русским языком вчера говорено было и про иммуномодуляторы, и про уникальные теломеры, про долголетие. Про регенерацию тканей, думали, сам догадаешься. Ошиблись, видимо, опять. — Древо снова наводило меня на нужные мысли, но в своём духе — тыкая носом. Видимо, деликатность и такт у реликтовых пород отмирали за ненадобностью в раннем детстве. В палеозой.

— В мезозой, неуч! — тут же поправил меня Ося.

— То есть помимо продолжительности жизни, сохраняется функциональность? — не обратил я внимания на его уточнение. К чёрту конкретику — тут более животрепещущие вопросы есть!

— Ну да! Если все клетки, а следовательно ткани и органы обладают повышенной регенерацией и могут существовать в течение более долгого времени, выполнять возложенные на них природой функции им тоже ничего не мешает. Ну, кроме идиотизма вашего потомственного, дураки двуногие. Тьфу ты, Аспид, то злишь, то расстраиваешь, что с тобой делать? Вот мигрень теперь из-за тебя, — капризно закончил он.

— У тебя не может быть мигрени, — отстраненно заметил я, усевшись наконец-то на диван.

— Чойта? — вскинулся Ося. — У всех может, а у меня не может? Шовинизм по мобильному признаку⁈

— Мигрень — это головная боль. А у тебя головы нет, — я продолжал думать нейтрально и равнодушно. Потому что новая информация от Древа пока не улеглась.

— Это у тебя головы нет, тупезень! — грохнуло у меня между ушей так, что даже в глазах чуть потемнело. Растёт, однако. Мужает. Или как это про него теперь правильно? Крепчает? Ветвится?

— Мальчики, не ссорьтесь! — вступила наконец-то в разговор Алиска, и то только потому, что Ося своим прессингом по мне задел, видимо, Павлика. Тот потянул кулачки к глазам и выкатил нижнюю губу, явно готовясь заплакать.

— Как есть Аспид — вишь, чего натворил? Дитёнка напугал! Тщ-тщ-тщ, Павлушка, всё хорошо, всё хорошо, — Древо включило режим «заботливый дедуля».

— Тише, Яр. Кто-то же должен быть умнее? — шёпотом выдохнула в ухо Энджи, садясь рядом.

Хорошо ей говорить. Тот, кто должен быть умнее, продолжал сюсюкать с племянником, у которого уже высохли навернувшиеся было крупные слёзы.

— Ладно. Мы вообще-то пришли на завтрак вас всех позвать. Он пока не кончился, вроде бы. Поэтому предлагаю мир, Ося. Отложим диспут. Времени у нас, я так понял, будет достаточно, — старался быть если не умнее, как просила Линка, то хотя бы нейтральнее.

— Времени не хватает никогда, Яр. Это я тебе авторитетно заявляю, — с неожиданной серьезностью ответило Древо. На «закрытом канале», только для меня. Я лишь молча кивнул в ответ.

* Канцоне́тта (итал. canzonetta, уменьш. от canzona — песня) в европейской музыке XVI—XVII веков — короткая вокальная пьеса на 3–6 голосов (чаще всего на 4 голоса) лирико-танцевального характера.