Мефистофель русской истории - Сергей Эдуардович Цветков

Шлёцер торговался с Академией, имея крепкий тыл. Ректор Гёттингенского университета Отто фон Мюнхгаузен готов был предоставить ему место ординарного профессора.[32] Встретив отпор со стороны Академии по всем пунктам своих требований, Шлёцер решается поставить крест и на своём русском апокалипсисе. «С тяжёлым сердцем, – пишет он, – расстался я с русской историей, которая в продолжение восьми лет, лучших лет моей жизни, была главным и любимым моим занятием».

Шлёцер окончательно встаёт на якорь в Гёттингене. В конце 1769 года он женится на шестнадцатилетней дочери профессора медицины Иоганна Георга Редерера Каролине-Фредерике и покупает небольшой дом. В течение последующих пятнадцати лет у четы Шлёцеров родится пятеро детей: сыновья Карл, Христиан, Людвиг и дочери Доротея и Элизабет.

Воспитание Доротеи Шлёцер превратит в педагогический эксперимент. Согласно его воззрениям, женщины обладали способностью к высшему образованию наравне с мужчинами. Доротея с самых ранних лет изучала университетский курс под руководством лучших профессоров и самого Шлёцера. Она выросла полиглотом (знала французский, английский, итальянский, шведский, испанский, греческий языки, а также латынь и иврит) и всесторонне образованным человеком: её познания распространялись в область математики, политической истории, минералогии, ботаники, химии, физики, медицины. В 1787 году семнадцатилетняя Доротея выдержала экзамен на доктора философии, став первой женщиной в Германии, получившей учёную степень. В 1791 году она помогала отцу собирать материалы для книги «История монетного, денежного и горного дела в Русском государстве с 1700 по 1789 г.». Знакомством с ней дорожили самые выдающиеся учёные в разных странах.

Жена Шлёцера, Каролина-Фридерика, добилась европейской известности своими силами. Её талант проявился в области искусства. Она писала недурные портреты и пейзажи, а также прославила своё имя новой техникой вышивки по шёлку (придумала особый стежок). В 1806 году Прусская академия изобразительных искусств избрала её своим почётным членом.

В Гёттингенском университете Шлёцер занял кафедру статистики, политики и политической истории европейских государств. Ещё несколько лет он не оставлял своих занятий русской историей. «Ректор университета Мюнхгаузен, – пишет Шлёцер, – обязал меня, во-первых, издавать русские летописи, с которых сняты копии, с целью распространения русской словесности. Он даже помышлял об открытии типографии с русскими буквами. Во-вторых, "доставлять мои рассуждения", т. е. писать к летописям свои разъяснения и комментарии. В-третьих, рассматривать в здешних учёных известиях вновь изданные в России книги… Однако после смерти Мюнхгаузена (в 1774 году. – С. Ц.), некоторые члены Гёттингенского [научного] общества стали чинить мне препятствия. К тому же были прерваны сношения с Петербургской академией. Так что мне пришлось прекратить свои упражнения в русской истории».

Теперь он чувствует потребность подняться над национальной историей какой-либо одной страны и окинуть взором историю человечества. В последний день 1772 года выходит «Vorstellung seiner Universal-Historie» (в русском переводе – «Представление всеобщей истории», 1791 и 1809) – один из первых, если не первый опыт подобного рода в европейской историографии. В рассмотрении хода мировых событий Шлёцер решительно рвёт с европоцентризмом и превалированием политической истории над социально-культурными процессами. Производство финикийцами стекла и внедрение картофеля в Европе для него куда важнее деяний китайских или немецких императоров. Но, может быть, самое важное новшество заключалось в том, что Шлёцер взял за правило считать историческое время от Рождества Христова – в «обе» стороны. И хотя он не ставил под сомнение достоверность «сотворения мира» и библейской хронологии, это сразу превратило чётко структурированную библейскую историю мира в неопределённое прошлое (выражение Ханны Арендт), бездонный колодец, углубляющийся по мере того, как историки стараются зачерпнуть с самого его дна.

«Представление» произвело большое и длительное впечатление на европейскую, в том числе русскую, публику. «Великим зодчим всеобщей истории» спустя десятилетия назовёт его автора молодой Гоголь: «…Эта маленькая книжка принадлежит к числу тех, читая которые, кажется, читаешь целые томы; её можно сравнить с небольшим окошком, к которому приставивши глаз поближе можно увидеть весь мир» («Шлёцер, Миллер и Гердер», 1832).

На университетских лекциях Шлёцера царил аншлаг. Толпы студентов и вольнослушателей набивались в аудиторию,[33] чтобы послушать его учёные рассуждения о самых разных вещах. «Такие предметы преподавания в других университетах едва известны по имени», – с гордостью мог заявить он. Действительно, где ещё можно было научиться умению различать достоверные известия в газетах от выдумок продажных писак или узнать о выгодах, которые приносят путешествия, и способах путешествовать с пользою для ума?

Особенным успехом пользовались лекции по политике, истории и статистике. «Статистика, – не уставал повторять Шлёцер, – это остановленная на миг история, история – движущаяся статистика». При помощи статистических данных он учил слушателей узнавать силу, слабость и разные отличительные черты государств.

Интерес Шлёцера к документу, к источнику подсказал ему идею об издании журнала преимущественно статистического содержания. Для Европы второй половины XVIII века подобное издание было революционным новшеством.

В конце 1773 года Шлёцер едет в Париж с целью раздобыть там статистические материалы. Его путь лежит через Страсбург и Нанси. Повсюду он может наблюдать печальные последствия неимоверно долгого правления Людовика XV, продолжавшегося пятьдесят один год, когда произвол властей достиг своего апогея. Даже в Париже, в официальных кругах, он слышит «громкие вздохи и проклятия угнетённой нации – предвестники того, что совершилось пятнадцать лет спустя».[34]

В Париже Шлёцер прожил полтора месяца.

Российский опыт сбора статистических данных приучил его к осторожности, которая, однако, поначалу больше вредила, чем помогала привлечь к делу нужных людей. «Никто не понимал, – вспоминал он, – чего я, собственно, хочу; объяснить максимально толково я не решался, иначе полиция наверняка сочла бы меня шпионом».

Впрочем, скоро он становится вхож в модные салоны, где знакомится с Даламбером, Мабли и другими просвещёнными умами Франции (за исключением Дидро, который на исходе зимы 1774 года выедет из Петербурга, увозя с собой только перстень с пальца Екатерины II, меховую муфту и философские сожаления о том, что «идеи, будучи перенесены из Парижа в Петербург, принимают иной цвет»). Многие из новых знакомых Шлёцера станут корреспондентами его журнала.

В 1775 году Шлёцер рассылает подписчикам первый номер «Историко-политической переписки» (в 1777 году он изменит название журнала на «Новая историко-политическая переписка», а в 1783 году переименует его в «Государственные ведомости»; всего выйдет 72 выпуска).

Журнал сразу привлекает внимание своим необычным содержанием. Десятки страниц в каждой книжке отведены под публикацию важных государственных актов (зачастую на языке оригинала) и заполнены таблицами с бесконечными столбцами цифр: это и цены на различные товары, и валютные курсы, и статистическое описание разных европейских государств: численность населения, состав вооружённых сил, государственные доходы и расходы, объёмы внутренней и внешней торговли, данные