За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

там что-то не заладилось, Леонид и Варя вернулись в Киев. Немцы, фактически распоряжавшиеся всем в городе, мгновенно пристроили своего единоплеменника на хорошее место, в чине сотника украинской армии на должность в судебное управление военного министерства, окладище такой, что всех обитателей дома № 13 прокормить можно. Венерические доходы доктора Булгакова на его фоне мигом потускнели.

– Вы, Михаил, чрезмерно любите покутить с друзьями, и наша коммуна трещит по швам, когда они к вам заявляются, – назидательным тоном принялся выговаривать Карум уже в июне. – Возможно, в Вязьме вам много платили, и вы привыкли. Но теперь мы все ответственны за процесс выживания.

– Я, господин капитан, хоть наград и не снискал, но жизнь прифронтового хирурга едва ли слаще службы офицера, – едва сдерживая гнев, ответил Михаил Афанасьевич. – А уж в земстве, будьте покойны, я вообще на бобах сидел. И нечего на меня взирать со своей патентованной улыбкой.

– Как-как? Патентованной? Хм… К тому же ваше увлечение морфином…

– Да будет вам известно, я уже прохожу курс лечения и к осени намерен полностью избавиться от зависимости.

– Дай-то бог нашему теляти да волка съесть.

– И волками я пуганый, господин капитан. А вы, я гляжу, при любой власти в шелках. То вы за царя, за Отечество, то с красными бантиками, а теперь вы зараз жовто-блакитненький. Мову-то выучили?

– Мальчики, давайте не оскорблять друг друга! – вмешалась Варя. – Помиритесь и обменяйтесь рукопожатиями.

Помирились, обменялись. Но с того дня Михаил и Леонид стали откровенными недругами.

Что же касается курса лечения, то Михаил Афанасьевич нисколько не соврал, поскольку и впрямь начал основательно лечиться. Да не у кого-нибудь, а у собственного отчима!

Доктор Иван Павлович Воскресенский слыл в Киеве добрейшим человеком. Если он приходил в бедную семью, то быстро оценивал обстановку и не только не брал гонорара за визит, но и оставлял денег, сколько необходимо для покупки лекарств. Высокий, стройный, не слишком разговорчивый, но очень мягкий в общении. В дом № 13 он стал ходить, когда заболел Афанасий Иванович, полюбил всю семью, и все Булгаковы полюбили его, называли Чеховским Доктором за внешнее сходство с Антоном Павловичем. А главное, уже тогда он влюбился в Варвару Михайловну, которая была на семь лет его старше, и после смерти Афанасия Ивановича целых десять лет ухаживал за ней, прежде чем они поженились. Михаил Афанасьевич больше злился не на него, а на мать, считая ее предательницей. А к Чеховскому Доктору, от которого всегда так приятно пахло, испытывал прежнее уважение. И когда добрейший Иван Павлович предложил вылечить пасынка от морфýшки, тот сразу же согласился.

– Задобрить меня хотите? – засмеялся он. – Ладно, валяйте лечите.

– Задобрить или не задобрить, – усмехнулся Воскресенский, – а вот по всему Киеву уже слухи о том, что молодой врач Булгаков морфинист, и у него надо отнять печать, запретить практику. Отныне я лично буду снабжать вас не только необходимыми лекарствами, но и ампулами. Пусть ваша жена приходит ко мне, я буду все выдавать ей лично.

Не заметив никакого подвоха, Булгаков отныне стал посылать Татьяну в дом № 38 вверх по Андреевскому спуску, и жена исправно приносила ему не только порошки, но и запаянные ампулы, которые больной с нетерпением использовал, ничего не подозревая. И лишь через месяц догадался: Воскресенский помаленьку день ото дня уменьшает дозу. Но это нисколько не рассердило его. Напротив, обрадовало:

– Ну что, морфýшка, пора тебе собирать вещички. Расстаемся!

Он ощутил неизъяснимую радость, как человек, пока еще остающийся в тюрьме, но уже получена директива о смягчении наказания, и на днях он вернется к свободной жизни.

Наступила осень, полетели желтые и багряные листья, дышалось легко и радостно, а впереди стояла в ожидании какая-то новая и прекрасная жизнь. Доктор Булгаков уже не выглядел таким изнуренным и рано состарившимся человеком, каким он приехал в родной город в начале весны, на молодых щеках вновь поселился румянец, в глаза вернулось синее небо, губы то и дело играли свежей и при этом не патентованной улыбкой.

Он – спрыгнул!!!

Что более всего посодействовало небывалому случаю исцеления? Метод постепенного снижения концентрации морфия в инъекциях и замены наркотика дистиллированной водой? Презрение Карума и угрозы со стороны домовладельцев? Риск изъятия печати и лишения права на медицинскую практику? А может быть, неутомимые молитвы матери, остававшейся из всех Булгаковых глубоко верующей и религиозной женщиной? Наверное, все вместе. А главное – слово! Уничижительное прозвище, которое он дал морфию, и тот перестал быть устрашающим монстром. Как когда-то русские солдаты переименовали грозного Наполеона в Наплюена, и из непобедимого полководца Бонапарт превратился в посмешище, сверкающее пятками во время своего позорного бегства. Искони было слово, им покоряли города и останавливали солнце, губили и воскрешали. А слово великого писателя столь же сильно, как слово пророка!

Гостиная в доме Булгаковых в Киеве

[Из открытых источников]

Наступил октябрь, прекрасный, теплый и солнечный. Таня не знала, что он давно обо всем догадался, по-прежнему каждый день приносила из дома № 38 в дом № 13 ампулы, и муж продолжал вкалывать себе теперь уже просто дистиллированную воду, не содержащую никакого морфия. А в один прекрасный день заявил:

– Слушай, Таська! А хочешь, я с сегодняшнего дня перестану колоться? Вот так просто возьму и распрощаюсь с морфýшкой. Хочешь?

– Еще бы мне не хотеть!

– По рукам! Отнеси эти ампулы обратно Жан-Полю.

Это прозвище милейшему Ивану Павловичу придумала старшая из булгаковских сестер Верочка, на год моложе Миши, и теперь они все звали его либо по-прежнему Чеховским Доктором, либо Жан-Полем.

– Хорошо… А как ты себя чувствуешь?

– Превосходно! Я собрал в кулак всю свою силу воли и говорю: «Прощай, морфýшка!» Передай Чеховскому Доктору, что я более не нуждаюсь в его услугах и премного благодарю.

В тот же день он объявил Каруму:

– Сообщаю вам, благочестивейший зятек, что ваши опасения в отношении возможности моего полного выздоровления оказались чепухой. Я излечился и отныне полностью свободен от зависимости.

– Насколько мне известно, такие случаи чрезвычайно редки, – улыбнулся Леонид Сергеевич. – И скорее всего вы лжете, милостивый государь.

– Ваша патентованная улыбка, как всегда, неуместна. Вы можете получить полнейшее подтверждение моих слов у доктора Воскресенского.

Вскоре были поставлены в известность и домовладельцы, причем Ядвига Викторовна, разумеется, не поверила. Случаи, когда морфинист с годовым стажем излечивался, считались чудом, а доктор Булгаков страдал недугом больше года. И тем не менее постепенно все вынуждены были признать, что произошло чудо, главными свидетельствами коего являлись вновь молодой и свежий облик Михаила Афанасьевича, румяные